— Клянусь, речь шла совсем о другом, а про это я даже не знал.
— Нет уж, хватит. Такие штучки со мной не пройдут. Если вы на что-то намекаете, то знайте: это была злонамеренная интрига. Они воспользовались моей доверчивостью и подсунули мне бумаги, в которых я не разобрался. Прокурор все выяснил. Если б я совершил растрату, то сидел бы уже в тюрьме. Слышите? Это яснее ясного. Но прокурор сделал мне предупреждение, что моя доверчивость граничит с безответственным отношением к служебному долгу. Слышите?
— Да, да. Слышу.
— Я не вор.
— Но я же не обвинял тебя в этом. Ты что, плачешь?
— И не думаю. Это пот… пот, можете сами убедиться.
— Почему ты возражаешь против того, чтобы я открыл жалюзи?
Он встал с места. Я видел его, словно в тумане. А на картине различал только красные и желтые пятна. Я пробормотал:
— Я не возражал, я сказал только, что мне безразлично, откроете вы их или нет. Я хочу лишь знать, что вам угодно.
Он вынул из брючного кармана платок и подал его мне. Рука у него дрожала. Я сказал:
— Спасибо. У меня свой есть.
Я начал старательно вытирать пот с лица, а когда кончил, обнаружил, что остался один. Его не было в комнате. Но картина с гондольерами висела на месте. Потом он появился снова, неся мне стакан воды. Я выпил глоток. Когда он вновь уселся напротив меня, я увидел мелкие капельки пота на его белом, морщинистом лбу. Лицо его было бледным. Некоторое время мы молчали. Потом я сказал, сам удивляясь своему тонкому, писклявому голосу:
— Это, наверное, венецианская гондола.
— Как? Как ты сказал?
Я повторил, указывая на картину:
На этой картине… вероятно, там изображена венецианская гондола. Я хотел сказать, что на гондолах плавают по Венеции, по городу, а здесь нарисована сельская местность. Это ошибка.
Он, не вставая с места, повернулся всем телом и стал разглядывать картину, висевшую позади него, словно видел ее впервые. Потом снова обернулся ко мне и сказал:
— Да, ты прав. По-видимому, ты хорошо разбираешься в искусстве?
— Нет, просто мы проходили это по истории еще в школе.
— Я тоже это учил, а вот не заметил ошибки.
Потом он неожиданно выпалил:
— Послушай, а Лейла тебя любит!
— Да ведь я… я же пришел свататься.
— Но поставь себя на мое место. Будь ты ее отцом, дал бы ты согласие?
— Вы могли бы сказать это с самого начала. Прошу прощения. Я никогда больше не побеспокою ни вас, ни Лейлу. Скажу ей, что вы не согласны.
Наклонившись ко мне, он прошептал скороговоркой:
— Нет, нет, нет, именно этого-то я и не хочу, этого говорить не надо.
— Чего ж вы тогда хотите?
— Давай объяснимся откровенно, как ты сам предлагал… О тебе ходят всякие слухи. И ты заинтересован в том, чтобы это осталось в тайне.
— Верно.
— Если слухи дойдут до твоего начальства или хотя бы до твоих друзей, это может тебе повредить. А если Лейла узнает, на нее это может произвести дурное впечатление. Она, чего доброго, поверит слухам.
— Как же быть?
— Я лично никому не скажу. Даю слово. Но прошу мне помочь.
— Помочь? В чем? Рад душой…
— Не смейся, пожалуйста. Я действительно нуждаюсь в твоей помощи. Если ты скажешь Лейле, что я не согласен, она еще сильнее тебя полюбит. Уж я-то ее знаю. Она возненавидит меня, и я буду вынужден открыть ей все.
— Понятно. Значит, я должен ей сказать, что сам передумал.
— Нет, опять не то. Скажи ей, что я согласен. Что я дал тебе срок, просил поразмыслить неделю- другую.
— Зачем это?
— Ну мало ли. Тебе виднее. Ведь в банке есть и другие девушки (тут он засмеялся и прикрыл рот рукой). Насколько мне известно, ты знаешь обхождение с девушками.
— Вы хотите, чтоб я…
Он замахал рукой.
— Ты прекрасно понимаешь, чего я хочу. У тебя есть тысячи способов убедить Лейлу, что ты раздумал жениться. Но оставим это. Ты знаешь устаза Абд аль-Фаттаха, начальника отдела в банке?
— Да, но при чем тут он?
— Ни при чем. Просто он мой старый друг. Между нами говоря, это он устроил Лейлу в банк. Такой обязательный и добрый человек. Я слышал от него, что вскоре откроется филиал банка в Гелиополисе. Туда нужен заведующий. У тебя какая должность? Сколько лет ты служишь в банке?
— Виноват, одну минуточку. Вы хотите меня подкупить? Хотите, чтобы я отказался от Лейлы ради повышения по службе?
Лицо его вновь словно окаменело.
— Я и не собирался тебя подкупать. Чем можешь ты мне повредить? Я предлагаю тебе услугу за услугу. В моих интересах, чтобы ты не работал вместе с Лейлой. В твоих интересах — перейти в новый филиал.
— Почему же?
— Только что ты сам сказал, что твои послужной список не безупречен. Это даст тебе возможность вновь приобрести доверие.
— Напрасно вы хотите…
— Ничего я не хочу. Это ты хочешь нарушить свое обещание. Ты опаснее, чем я думал.
— Какое обещание? Извините, но я не поддамся на ваши угрозы. Я люблю Лейлу, и она меня любит. Я скажу ей все, и она поймет. Слышите? Так я и сделаю.
Он закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Мелкие капли пота усеивали его лоб, изрезанный густой сеткой морщин. Он слабо усмехнулся и покачал головой:
— Да, да. Знаю я эту смелость. Я перевидал в жизни многих, которые отвергали голос разума. А теперь всем им грош цена. Поверь мне, это не смелость. Смелость состоит в том, чтобы заранее предвидеть все последствия и быть готовым их отразить.
— Я предвижу последствия и готов их отразить.
— Нет, не предвидишь.
— Я знаю, вы можете очернить меня в глазах начальства. Возможно, вы добьетесь даже моего перевода в другой город. Посеете в душе Лейлы сомнения насчет меня. Но нет, это невозможно.
— Что невозможно?
— Вы не сделаете этого.
— Почему?
— Действуйте, как вам будет угодно. Добивайтесь моего перевода. Но при чем тут мои родственники?
— Да ведь ты хочешь погубить будущее моей дочери. Она моя дочь. Поразмысли об этом хорошенько. Ты думаешь, у меня не достанет решимости? Взгляни мне в лицо. Кстати, знаешь ли ты, что твой дядя пытался покончить с собой?
— Довольно, прошу вас.
— Сразу же после развода. И никто в семье этого не знает.
