— На какие деньги? Нынче машина стоит тысячи. Откуда мне взять столько?
— И впрямь дело нелегкое. А на этой ты сколько лет ездишь?
— Двадцать лет, господин офицер. Можно сказать, всю жизнь.
— И на сколько федданов ты заработал?
— Клянусь жизнью своих детей, она сжирает все, что приносит. На одну покрышку и то кучу денег надо. Раньше я покупал их у английских солдат по восемьдесят пять пиастров, а теперь, чтобы резину сменить, в долги влезаю.
— Так брось эту рухлядь и не мучайся.
Слова эти — что нож в сердце дядюшке Майгубу. Брось, не мучайся! С чего люди на тебя взъелись, «старушка»? Брось, не мучайся! Неужто и впрямь время твое прошло?
На этот раз дядя Майгуб постарался отъехать от поста как можно дальше. Он не остановился, чтобы обождать пассажиров на обычном месте, заставил их пройти лишку добрых две сотни метров. Сердце его было переполнено горечью.
— Ну, поехали с богом, дядюшка Майгуб.
— Дошли благополучно?
— Все здесь.
— Ладно. Тогда пускай кто-нибудь крутанет ручку. У меня что-то сил нет.
Пятеро, которые слышали разговор дядюшки Майгуба с офицером, поняли, старик так огорчен, что не в силах даже завести мотор.
«Старушка» снова поползла по шоссе, и вскоре вдали показался город. Пассажиры расположились как прежде. Обладатели толстых кошельков заняли лучшие места. Их защищал от солнца брезентовый верх. А стоявших на подножках обжигало горячее солнце и хлестал ветер, парусом вздувавший их галабеи.
Городской шум вывел дядюшку Майгуба из оцепенения. Машина свернула на центральную улицу, ведущую к базару. По ней двигались толпы людей, машины, автобусы, проносились быстрые, как молния, мотоциклы. Все спешили. Даже пешеходы норовили обогнать «старушку», и чаще всего им это без труда удавалось. Из-за толчеи дядюшке Майгубу пришлось вовсе сбросить скорость. Нога его едва касалась акселератора, руки крепко держали руль. Ему казалось, что он впервые неопытным новичком въезжает в этот город.
Остановив машину, он почувствовал, что вконец обессилел. Словно невидимая рука сдавила его сердце. Глаза будто ослепли за стеклами очков. Он пришел в себя, лишь услышав голос своего старшего сына Сабира, который ждал его, как обычно, на стоянке такси, чтобы отдать выручку.
— Вот возьми сорок пиастров, папа.
— Оставь их при себе, сынок.
Говоря это, он подыскивал глазами место, куда бы поставить «старушку» так, чтобы постоянные пассажиры сразу ее увидели, когда придет время возвращаться домой.
Выйдя из машины, дядюшка Майгуб направился к кафе. За ним шел Сабир, впервые положивший себе в карман выручку — целых сорок пиастров. Никогда еще не было у него таких денег.
Пока дядюшка Майгуб дожидался, когда официант принесет ему два стакана чаю, Сабир ерзал на стуле, как на иголках. Слабым голосом Майгуб спросил:
— Ты что-то хочешь сказать мне, Сабир? Говори же.
— Не знаю, отец, как начать…
— Говори, не бойся… Я уж сегодня всякого наслушался…
— Дело вот какое… Ты же сам видишь, машина совсем в негодность пришла. И обивка вся рваная… И скорости никакой. Развалина, да и только. Пассажиров с каждым днем все меньше. Сейчас все ездят на автобусах.
— Что мне автобусы! Наши пассажиры остаются при нас.
— Нет, папа, не говори. «Старушка» уже не та, что раньше.
— Нет, сынок, «старушка» все та же. Это люди переменились.
— Но, папа, жизнь движется вперед. Смотри, сколько теперь новых машин. Разве может наша с ними тягаться?
— Но что же делать, Сабир? Она дает нам кусок хлеба. Лучше ездить на хромом осле, чем побираться с нищенской сумой.
— Нет, папа, если так будет продолжаться, мы умрем с голоду, и никто нам не поможет.
— Что же делать? Давай займем денег, отремонтируем машину.
— Ее невозможно отремонтировать. Она слишком старая.
— Выходит, пока молода, всем нужна, а теперь на свалку?
— Ну какой от нее толк?
— Ты, однако, так и не сказал мне, что делать?
— Давай бросим «старушку» и устроимся на работу. Махмуд ас-Самадиси, твой помощник, зарабатывает в транспортной компании сорок пиастров в день. Поступим и мы туда.
— А возьмут они меня, старика?
— Там всех берут.
— Да разве такие, как я, им нужны? Выжили нас со «старушкой» новые автобусы.
Разговор прервался. Последние слова потонули в шуме толпы, валившей по улице к базару. Майгуб задумался. Ему не верилось, что наступила все-таки пора расстаться со «старушкой» и проститься с той дорогой, по которой он ездил двадцать лет. Но совсем иными были мысли Сабира. Сердце его усиленно билось, перед ним пролегла длинная дорога, пересекающая весь город и уходящая далеко-далеко, за горизонт. Дорога длиной в целую жизнь.
Яхья ат-Тахир Абдалла
Три больших апельсиновых дерева
Перевод В. Кирпиченко
— Мама…
Мать вышла, встала подле палатки.
— Я здесь.
Словно не слыша, Азза плаксиво повторила:
— Ма-ма…
«Как жалобно она зовет меня», — подумала мать.
