Она стояла совсем близко от дочери. Сделала несколько шагов, подошла почти вплотную к девочке. Задрав голые ножки, девочка лежала животом на теплом песке, погрузив в него локти и поддерживая головку ладошками. Ветер вздымал песчинки, и они застревали в ее волосах. Песчинки блестели на солнце, и волосы девочки, казалось, были сотканы из золота.
«Малышка моя… Доченька… Вырастет невестой, наденет белое платье, воздушное, легкое… Жених у нее будет». (Так думала мать.) А еще думала: «И дом у нее будет, свой».
Она взглянула вдаль, за проволоку: «И виноградник будет».
— Мама, скажи ему, чтоб он пришел… Мама, я хочу апельсин… Хочу апельсин и чтоб пришел папа Джасим, слышишь, мама?
Азза называла своего старшего брата Джасима папой. Хамад, ее отец, умер шесть лет назад. А было тогда Аззе полтора месяца и один день. Хамад умер в этой самой палатке, где живут теперь мать с дочерью. Тело его было холодным и бледным как воск. Он умер. Лежал в палатке, на циновке… уснувши навеки! Мать сказала тогда мужчинам, которые рыли могилу в песке: «Неправда, неправда это… он умер с голоду. Будь он сыт, не умер бы так скоро». И был там один европеец со значком Фонда помощи беженцам. Все видели, что ему грустно и стыдно. А она кричала:
— Разве люди не умирают с голоду? Умирают, я вам говорю.
Там, в Яффе, Хамад был сильным… сильным и неутомимым. Его называли: «Море». А еще называли: «Ночь». Он смеялся шуткам… и всегда улыбался ей, его жене… и был счастлив… там, в Яффе. Но пришли чужие, обступили со всех сторон. И сейчас там чужие. А он добрался сюда и умер. Умер на чужой земле. Нос, да брови, да глаза с легкой косинкой — вот все, что осталось от Хамада в чертах Джасима, их сына.
Малышка подбросила в теплый воздух пригоршню теплого песку и крикнула:
— Где он, мама? Почему не идет так долго? Куда подевался?
Мать ответила:
— Он там, — и указала рукой за проволоку.
«Он там», — повторила она еще раз про себя. Девочка спросила:
— А почему он там?
— Потому что там чужие. Потому что надо заставить их уйти оттуда, тогда он придет за нами и возьмет нас с собой.
Девочка вскочила, но тут же снова опустилась на колени, закинула головку и стала смотреть вдаль, за проволоку. Шепотом она повторяла: «Он придет и возьмет нас отсюда».
— Мама, он придет и возьмет нас, да?
— Только когда их там не будет, он сможет прийти и забрать нас…
А потом, уже про себя, продолжала: «Хоть один из нас должен быть там, чтобы впредь там были не они, а мы».
Девочка подошла, прильнула к матери, которая сидела теперь на песке. Та обняла ее, прижала к груди, крепче, крепче. Малышка пискнула, хотела высвободиться. А матери нравилось дразнить ее, и она не размыкала объятий. Девочка напрасно пыталась ускользнуть. Это удалось ей, лишь когда мать сделала вид, будто не может с ней справиться. Тут она стала колотить мать по спине обеими ручонками:
— Они оттуда уйдут… Там папа Джасим… Он придет и возьмет нас с собой. Мама, я люблю папу Джасима. Папа Джасим заберет нас туда.
— Когда они уйдут, папа Джасим придет и возьмет туда нас обеих, тебя и меня.
— А он принесет мне апельсин? Я так люблю апельсины, мама. Пускай принесет мне апельсин.
— Там у нас три апельсиновых дерева.
— И они большие, эти деревья?
— Да, большие, очень большие.
Мать показала руками, как велики деревья, и сказала:
— Вот такие.
— И я буду спать под апельсиновыми деревьями, мама?
— Да, да, ты будешь спать под тремя большими апельсиновыми деревьями.
— И буду кушать много апельсинов?
— Будешь кушать много-премного апельсинов, радость моя.
— А смогу я залезть на большое апельсиновое дерево?
Нет, на апельсиновые деревья нельзя лазить.
— А я залезу… На все три дерева залезу.
— Ты еще маленькая и не должна лазить по большим деревьям.
— Но тогда я уже не буду маленькая.
— Правда, моя крошка, не будешь.
И снова мать обняла дочку, прижала к себе. Сказала ей:
— Ты будешь большая… И пойдешь на базар за свежими овощами к обеду… У нас там есть базар… В Палестине много базаров. У нас в городе очень большой базар. Я буду старая. Ты станешь вести все хозяйство. Будешь одна спать на кровати. Не станешь уже спать со мной. Вырастешь. У тебя будет своя кровать, а у меня своя. На твоей кровати будет белая простыня. И на моей тоже белая простыня…
— Нет, зеленая простыня, мама! — запротестовала девочка.
Мать согласилась:
— В нашем городе на базаре продают и зеленые простыни.
Обрадованная девочка воскликнула:
— И зеленые платья, да, мама?
Желая еще больше порадовать дочку, мать подтвердила:
— У нас на базаре продают и зеленые платья, и красные, и желтые.
— Зеленые и красные?
Прихлопывая в ладоши, мать запела:
— Зеленые, зеленые, и желтые, и красные. Зеленые, зеленые, и желтые, и красные!
А дочка запела вслед за матерью:
— Желтые, и красные, и зеленые платья! Зеленые, и желтые, и красные платья!
Мать сказала:
— К твоей свадьбе я испеку большой торт.
А малышка подхватила:
— Красный!.. Большой красный торт!
— И сверху покрою его миндалем.
— Желтым и красным!
— Посыплю фисташками.
— Желтыми и зелеными… и красными.
— И орешками.
— Они будут зеленые, и желтые, и красные.
Мать поправила:
— Орешки бывают красные и желтые.
Девочка тотчас подхватила:
— Красные и желтые.
Мать продолжала:
— И еще на торте будут толченые грецкие орехи… много-премного.
Девочка захлопала в ладоши:
— Зеленые и красные!
Мать спросила:
— Ну как, добрая у тебя мама?
— Да, мамочка, ты очень добрая.
— Я добрая и старая.
