Станислав Николаевич Жидков
Дольчино
Историческая повесть
Научная редакция академика С. Д. Сказкина
От автора
Дольчино… С этим именем я впервые познакомился, читая «Божественную комедию» Данте. Кто такой Дольчино? Кем был тот единственный из современников поэта, о ком заговорил в аду рассечённый надвое Магомет? Неужели в ту бурную эпоху не было человека более примечательного, не было имени более достойного, чтобы о нем, забыв собственные муки, мог вспомнить знаменитый основатель ислама?
В поисках ответа на этот вопрос я стал просматривать комментарии книги. Краткие пояснения толкователей комедии ещё больше возбудили любопытство. Пришлось обратиться к историческим архивам. И вот передо мной хроники тех времён и труды историков.
В начале XIV века на севере Италии вспыхнуло восстание крестьян и городских низов против церкви и феодальных порядков. Во главе его стояли апостольские братья.
Основанный пармским бочаром Сегарелли орден «братьев апостолов» не только проповедовал общность имущества и социальное равенство, но и впервые в истории попытался путём вооружённой борьбы воплотить эти идеи в жизнь. Лишь после ожесточённой многолетней войны объединённым силам феодальной реакции удалось одержать победу.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Пармский бочар
Медленно раскрылись тяжёлые железные ворота пармской крепости. На мощёный двор, тарахтя, въехала крытая повозка. Латники выволокли из неё закованного в кандалы старца и, подталкивая пиками, повели к покосившейся каменной башне. В общей камере главного здания тюрьмы перед маленьким оконцем столпились узники.
— Ещё кого-то привезли, — прильнув к чугунной решётке, сказал один из них, — ведут в башню смертников.
— Видать, важная персона! — заметил другой. — Гляди, сколько охраны.
— И кандалы не сняли…
— Святая мадонна, это же Сегарелли! — воскликнул вдруг арестант со шрамом на щеке.
— Как! Джерардо?
— Великий прорицатель?
— Неужели прикончат?
— А слово епископа? Он обещал сохранить ему жизнь!
— Э, много ли стоит слово прелата. Церковной лисе сбрехать — что свинье хрюкнуть.
— Вон и отец Эразмо с требником, — показал высокий худой арестант. — Коль старый ворон спешит за душой — недолго осталось ей быть в теле.
— Только зря монастырский осёл старается, — зазвенев цепью, усмехнулся прикованный к стене бородач в лохмотьях. — Я-то Джерардо знаю: ничто не заставит его отречься.
— Кто всю жизнь служил правде, не откажется от неё и перед смертью, — согласился высокий. — Скажи, Лонгино, кого теперь изберут первым старейшиной?
Заключённые обернулись к человеку в цепях.
— Дольчино! Лишь он может повести братьев[1]. Недаром Джерардо считает его своим лучшим учеником.
— Говорят, у Сегарелли сын тоже неплохой проповедник, — заметил стоящий у решётки.
— Паоло ещё молод, — возразил бородач, — но со временем из него выйдет славный старейшина.
— Трудно им сейчас, — сказал арестант со шрамом. — За их головы объявлена крупная награда.
— Клинок закаляют в огне, — спокойно отозвался Лонгино.
Разговор умолк. В камере стало тихо. Лишь под окном гулко раздавались шаги часовых да с крепостных стен по временам доносились голоса перекликающихся солдат.
В тесном коридоре башни перед низкой, окованной медными листами дверью стояли на страже два латника с алебардами. Поглядывая в дверной глазок, они негромко переговаривались:
— Слышал, как он разделался со святым отцом? Никогда ещё Эразмо так быстро не выпроваживали.
— Орешек не по его зубам… Не зря удвоили охрану. Капитан каждый час обходит посты.
— Однако разрази меня гром, если я понимаю, как мог старик бежать из подвала дей Чьеки. Туда даже дневной свет не проникает.
— Плохо ты знаешь этих дьяволов. Помощник капитана рассказывал, что главному инквизитору Манфредо каждый месяц приходилось менять стражу. Достаточно кому-нибудь поболтать с ересиархом[2], и он становится в его руках как воск. За последние четыре года Сегарелли семь раз пытался бежать из тюрьмы. Однажды его схватили уже в квартале гончаров.
— Вот как? Семь побегов… Видно, у него много сообщников.
— У них в каждом селении свои люди.
— Не зря столько солдат нагнали в Парму.
— Епископ боится, как бы во время казни не вспыхнул бунт.
— А правда, что в молодости он отказался от имущества и сорок лет странствовал по земле с одним посохом?
— Разное болтают. Говорят, будто был бочаром, да потом поссорился с францисканцами[3] и стал выступать с проповедями против церкви.
— Тише, сюда идут!
На крутой лестнице внизу показалось несколько солдат. Впереди с корзиной в руках шёл тюремный надзиратель.
— Смотри — вино, хлеб, груши! — заглядывая в плетёнку, удивлённо воскликнул один из латников. —
