Кукла и карлик. Христианство между ересью и бунтом

удовольствия, подлинное месторасположение которого — фантазия. И вся реклама адресована этому фантазматическому месту («Если вы пьете X, это не просто напиток, но также…»). А пластмассовая игрушка — это результат рискованной стратегии непосредственно материализовать, сделать видимой эту таинственную избыточность: «Если вы едите наш шоколад, вы не просто едите шоколад, но также… получаете (совершенно бесполезную) пластмассовую игрушку».

Таким образом, яйцо «Киндер-сюрприз» дает формулу всех товаров, которые обещают «больше» («Купи DVD-плеер и получи 5 DVD бесплатно», или даже в более непосредственной форме, но в том же духе «купи эту зубную пасту и получи бесплатно на треть пасты больше»), не говоря уже о классическом трюке с бутылкой «кока-колы» («Посмотри на обратную сторону крышки, возможно, ты стал обладателем одного из призов — от бесплатной бутылки „коки“ до нового автомобиля»): назначение этого «больше» — восполнить отсутствие «меньше», компенсировать тот факт, что товары по определению никогда не выполняют свое (фантазматическое) обещание. Иными словами, «настоящий» товар — это такой товар, который не нуждается ни в каком дополнении, это товар, который просто дает то, что обещает — «ты получаешь то, за что платишь, не меньше и не больше»¹.

Сама пустота в середине десерта, пустота, обернутая в десерт, имеет долгую историю². В елизаветинской Англии с возникновением современной субъективности появилось различие между «питательной» пищей (мясом), которую ели в большом обеденном зале, и сладкими десертами, подававшимися в небольшом отдельном помещении, когда столы в обеденном зале приводили в порядок (очищали, или «опустошали») — поэтому такие помещения, в которых подавали десерты, назывались «пустыми». Поэтому десерты называли «пустышками», и более того — они принимали облик пустоты: сахарные пирожные, обычно в форме животных, были полыми. Подчеркивалось различие между «питательной» пищей в большом обеденном зале и легкими декоративными десертами в «пустой комнате»: «пустота» была «как бы мясом», фальшивкой, чистой видимостью — например сахарный петушок, который выглядел как петушок, но таковым не являлся (важная часть ритуала поедания пищи состояла в том, что десерт демонстративно разбивали, чтобы обнаружить его пустоту внутри). Это была одна из первых версий сегодняшнего кофе без кофеина или искусственных сладостей, первый пример пищи, лишенной своей сущности — поедая ее, человек в некотором смысле «ел ничто».

Другая важная особенность состояла в том, что эта «пустота» была пространством, предназначенным для «частной» субъективности, в противоположность «публичному» пространству обеденного зала: «пустота» поглощалась в месте, куда удалялись после публичной церемонии обязательного приема пищи; в этом изолированном месте можно было сбросить казенную маску и отдохнуть, обмениваясь сплетнями, впечатлениями, мнениями и признаниями в полном объеме, от тривиальных до самых интимных. Противоположность между солидной «настоящей вещью» и легкой декорированной внешностью с пустотой посередине накладывалась на противоположность между субстанцией и субъектом — неудивительно, что в тот же период «пустота» также содержала аллюзию на самого субъекта. Пустота под обманчивой внешностью социальных масок. Похоже, это была первая, кулинарная, версия известного гегелевского изречения, что под Абсолютом следует понимать «не только Субстанцию, но и Субъект»: вы должны питаться не только мясом и хлебом, но также приятными десертами…

Нельзя ли нам увязать такое использование «пустоты» с тем фактом, что именно в этот исторический момент, на заре современности, было изобретено число «ноль»? Как указывал Брайан Ротман, этот факт объясняется экспансией товарной биржи, превращением производства предметов потребления в главную форму производства. Так что связь между пустотой и потреблением заметна здесь с самого начала³. В своем классическом анализе греческой вазы в «Вещи», на который Лакан также ссылается в своей «Этике психоанализа», Хайдеггер обращает внимание на то, как эмблематическая Вещь формируется вокруг центральной пустоты, служит вместилищем пустоты⁴. Можно предположить, что греческая ваза и «Киндер-сюрприз» знаменуют два момента в истории Вещи на Западе — сакральная Вещь на заре этой истории и нелепый товар в ее финале.

«Киндер-сюрприз» — это и есть наша ваза сегодня… Возможно, тогда окончательный собирательный образ всей «истории Запада» будет таким: древние греки преподносят богам в вазе… пластмассовую игрушку из «Киндер-сюрприза». Здесь можно следовать методике, которую предложили в своей «Диалектике Просвещения» Адорно и Хоркхаймер, — ужать все развитие западной цивилизации до одной простой линии, от доисторического магического манипулирования до технологического манипулирования, или от греческой вазы до яйца «Киндер-сюрприза». Наряду с этим также следует иметь в виду, что восход древнегреческой философии происходил в то же время (и в том же месте), когда зарождались первое товарное производство и обмен, — одна из историй о Фалесе Милетском, первом философе, такова: чтобы доказать свою пригодность к «реальной жизни», он разбогател на рыночных операциях, а потом вернулся к своей философии…

Выходит, термин «спекуляция» в своем двойном значении (метафизическом и финансовом) использовался уже с самого начала. Поэтому, возможно, стоит решиться на гипотезу, что с исторической точки зрения греческая ваза, на которую ссылается Хайдеггер, уже была предметом потребления, и что именно этот факт объясняет пустоту в ее центре, придает этой пустоте ее истинное звучание. Будучи предметом потребления, вещь не только является самой собой, но и указывает «за пределы себя», на иное измерение, вписанное в саму вещь в качестве пустоты в ее центре. Следуя указаниям Бейстеги относительно тайной гегемонии понятия oikos[56], закрытой «домашней» экономики у Хайдеггера, который ничего не хотел знать о рынке, о том, что он всегда-уже отменил закрытое oikos⁵, можно говорить о том, что ваза в качестве Вещи является бесспорным доказательством этого факта.

Неудивительно, что существует гомология между яйцом «Киндер-сюрприза», сегодняшней «пустотой». и изобилием товаров, которые предлагают нам «X без X», или товаров, лишенных своей субстанции (кофе без кофеина, подсластитель без сахара, пиво без алкоголя и т. д.): в обоих случаях мы. кажется. имеем поверхность без сердцевины. Однако при более основательном рассмотрении, как нам подсказывает история с елизаветинскими «пустышками», разве мы не получаем отчетливую структурную гомологию между структурой товара и структурой буржуазного субъекта? Разве субъекты — именно потому, что они являются субъектами универсальных Прав Человека, — не функционируют так же, как эти шоколадные яйца «Киндер-сюрпризов»? Во Франции все еще можно купить десерт с расистским названием la tete du negre («голова негра»): шарообразное шоколадное пирожное без начинки («пустое, как голова тупого негра») — яйцо «Киндер- сюрприза» заполняет эту пустоту.

Вывод из этого такой: у ВСЕХ нас «головы негров» с дыркой в середине. Ответит ли гуманист- универсалист на tete du negre попыткой отрицать, что у всех нас «головы негров», что это не вполне яйцо «Киндер-сюрприз»? Как сказали бы идеологи гуманизма: мы можем быть бесконечно разными, некоторые из нас черные, другие белые, одни высокие. другие низкорослые, одни женщины, другие мужчины, одни богатые, другие бедные и т. д., и т. д. — и все же в каждом из нас сокрыт все тот же моральный эквивалент пластмассовой игрушки, все тот же je ne sais quoi неуловимый X, который как-то отвечает за достоинство, присущее всем людям. Вот что пишет Фрэнсис Фукуяма:

«Что подразумевает требование равного признания — так это то, что, когда мы стираем Случайные и несущественные черты личности, остается некое важное человеческое качество, достойное некоего минимального уровня уважения, — назовем это качество „Фактором икс“. Цвет кожи, внешний вид, общественный класс и богатство. пол, культурный багаж и даже природные таланты человека — все это случайные капризы рождения, отнесенные к классу несущественных свойств. […] Но в области политики мы требуем равного уважения ко всем людям на основе наличия у них „Фактора икс“»⁶.

В отличие от философов-трансценденталистов, которые подчеркивают, что Фактор X — это что-то