уставился на часы. Секундная стрелка описала еще два круга. Одиссей перевел глаза на иллюминатор, за ним едва различались ставшие почти родными лица, Затем сын неба быстренько зафиксировался в электронной памяти, что уже не вызывало никакого волнения, как тогда, в первый раз.
Потом Одиссей спустился по веревочной лестнице через черный ход, и ход автоматически закрылся. Навсегда… В душе ощущалась горечь, но и покой, и облегчение одновременно. Словно все эти пять лет он боялся опозориться в чем-нибудь перед далекой родиной, оплошать и не оправдать доверия, и, наконец, все испытания позади, разрешается пожить для себя, в свое удовольствие, пожить как угодно, не думая, что перед кем-то придется держать ответ за все дела.
А внизу росла мягкая шелковистая трава в рост человека, в которую Одиссей, оступившись, повалился навзничь. Рухнул с шумом, словно смертельно раненый мамонт. И увидел понтейские созвездия, которые радостно блестели с тех самых пор, как заимели имена.
Потом в одну сторону полетел гермошлем, в другую — свинцовые бахилы, в третью — резиновые штаны, куртка. Оказавшись в чужой среде ни на кого не надетыми, все эти предметы через мгновение самоуничтожились, ярко вспыхнув. Каждая вспышка длилась одну микросекунду и не могла быть замечена невооруженным глазом.
Потом Одиссей незаметно выбрался из высокой травы и оказался перед толпой аборигенов, все еще с тревогой глядящих на задраенное судно.
— Я здесь! — крикнул Одиссей людям дурашливо, — ку-ку!
Люди перевели взгляды на него, и в них возникли облегчение и радость.
— Надо отойти подальше, — крикнул еще Одиссей, теперь уже серьезно и озабоченно, — сейчас здесь будет большой-большой огонь, как в преисподней, о которой я вам рассказывал!
Толпа послушно раздалась, очистила взлетную площадку. И Одиссей примкнул к толпе. Но люди все равно держались так, что вокруг него оставалось пустое пространство. Настолько велика была сила привычки.
Одиссей украдкой глянул на понтеян. Их лица были непроницаемы. Огонь разгорался еще.
А все прошло так же, как всегда проходило на Земле. Зрелище получилось не менее великолепным. А может — и более.
Нет, точно более. Потому что воздух на Понтее все-таки немножко отличался от земного, а это сказывалось на цвете атомного пламени.
И звездолет растворился в пространстве, вернее, сперва превратился в звезду, а потом исчез из вида. Потом автоматы прибрали за ним всю атомную гадость. Потом самоликвидировались, не привлекая внимания.
Больше на бывшем космодроме делать было нечего. Стой — не стой. Одиссей глянул на аборигенов мимоходом. Но что-то его привлекло в их лицах. Он присмотрелся. Точно — лица понтейцев были мокрыми от слез.
— Да тут я, тут! — заорал Одиссей что было мочи.
— Видим, — без всякого выражения ответили люди.
20
А устроено понтейское общество было следующим образом. Оно состояло из семей, но этим и заканчивалось его сходство с известными структурами. Не было объединения семей по родам, не существовало ни племен, ни народов, тем более государств.
Семья — и все. Человечество, целиком состоящее из элементарных ячеек, И это казалось совершенно невозможным по земным меркам. Ну, правда, как так могло быть, чтобы данное человечество веками находилось в стабильном состоянии, и в нем совсем не рождались ни наполеоны, ни джугашвили, ни другие властолюбцы?! Не рождались желающие присвоить результаты чужого труда, заставить работать на себя соплеменников, а потом и инородцев?!
Были бы понтеяне глупы, так все бы на это обстоятельство и списалось, но они глупы не были…
Впрочем, к тому моменту, когда Одиссей окончательно разобрался с устройством понтейского общества, ему уже давным-давно было не до теоретических изысканий. И волновали его совсем иные проблемы.
Ничего не пришлось объяснять аборигенам насчет исчезновения космического судна, сперва настроения не было, печаль давила, и несколько дней Одиссей провалялся безвылазно в шалаше, не показываясь на люди. Потом он мучительно подбирал слова, которые могли бы донести до понтеян принцип действия бортового компьютера и биоприставки. И тут встретились такие филологические трудности, каких не было никогда.
Но все разрешилось наилучшим образом. Когда спустя несколько дней толпа аборигенов собралась и попросила сына неба объяснить, наконец, что произошло, почему корабль улетел, а он остался, Одиссей вдруг неожиданно для самого себя закатил глаза. Он не готовился к, этому спектаклю, все получилось спонтанно, но, очень естественно. И понтеяне сразу понимающе отстали. Они были вообще деликатными людьми, умели уважать чужие тайны.
Правда, с тех пор закончились традиционные проповеди сына неба, его выступления перед инопланетянами по самому широкому спектру вопросов. С одной стороны, иссякло любопытство, с другой — красноречие, связанные, по-видимому, по закону спроса-предложения.
Хотя, конечно, нет-нет да и возникало у Одиссея желание как-нибудь разузнать, продолжают ли понтеяне считать его богом или уже перестали, но он не знал, как к этому делу подступиться, опасался сильного разочарования, да и случая удобного не подворачивалось. И далеко не сразу осознал Одиссей новую форму своего одиночества среди понтейских Пятниц. Когда он каждый день витийствовал перед большим количеством людей, мысль об одиночестве, если и заходила, ему в голову изредка, то это была какая-то и торжественная, какая-то очень возвышенная и горьковато-приятная мысль.
Но когда паства разбрелась, Одиссей увидел, что не умеет наладить контакт ни с кем из аборигенов так, чтобы этот контакт стал существовать естественно и как бы сам собой. В те дни, бывало, он ловил в лесу кого-нибудь из понтейцев, хватал его за руку, а что делать дальше, не знал, только торопливо выталкивал из себя слова, но каждое последующее все никак не подходило для завязывания сердечного знакомства.
— Ты, это… Кто такой?.. Почему здесь ходишь?.. А знаешь, кто я такой?.. — вот так примерно пытался Одиссей знакомиться на улице.
А понтейцы от него испуганно отшатывались, да и все. Во-первых, привыкли к дистанции. Во-вторых, все они вне толпы отличались чисто понтейской стеснительностью, даже робостью. Хотя могли бы попытаться войти в положение, понять, что творится с бедным сыном неба. Могли бы переступить через некоторые условности. В-третьих, они почему-то стали быстро забывать русский язык…
Словом, последствия новой формы одиночества стоило ожидать самые серьезные, если бы не случай, который не только на Земле считается его величеством, но и во всей Метагалактике.
21
Однажды во время охоты на носорога погибло несколько человек. Не много и не мало, а в пределах среднестатистической нормы. Одиссей в охоте тоже активно участвовал, тоже бегал вокруг зверя, кричал, махал самодельным дротиком. Не его, других достал разъяренный зверь своим страшным рогом. Так распорядилась судьба, а с судьбой не спорят и на нее не обижаются.
Все прошло как обычно. Носорога, в конце концов, завалили, перепилили его глотку острым камнем, понаблюдали, пока он окончательно испустит дух. Стали делить добычу. Разделили. Равный со всеми пай достался и Одиссею.
На том и разошлись. Цель мероприятия, ради которого образовалось некоторое подобие коллектива,
