здесь, я бы ему сказал: «Я знаю, что мне грозит: с помощью каких-нибудь законов вы украдете у меня лошадь и заставите тащить узлы». А он бы рассердился и ответил мне: «Ты, конечно, не дурак, но что же мы тогда можем сделать для народа?» Себя он народом не считает и гордится этим. Они делают революции, чтобы стать князьями. Я тоже, но они отнимут у меня мою лошадь. Реальной остается только холера».
Свернув с большой дороги, они почти не встречали мертвых, если не считать того наглого капитана, который лежал на обочине, скрючившись, словно ребенок в материнском чреве, вместе со своими галунами и шпорами. Но Анджело вспоминал Маноск и тот смертельный ужас, который ему внушали ожидающие новой трапезы птицы, кидавшиеся на него, едва он закрывал глаза. Ему вспомнилась также адская жара, костры, где сжигали трупы, и жужжание мух.
Несмотря на утреннюю свежесть (рассвет был уже близок) и безмолвие раскинувшихся кругом сонных лесов, он явственно представлял себе предсмертные мучения и гибель людей, страшную поступь холеры, продолжающей опустошать обитаемые места.
ГЛАВА XII
Чай уже был готов, а полента булькала на жарком огне, когда молодая женщина проснулась.
— Не вставайте, — сказал ей Анджело, — вы все еще умираете от усталости.
Он подал ей обжигающий, очень сладкий чай.
— Я сделал небольшой обход, — сказал он. — В пятидесяти метрах отсюда я обнаружил перекресток дорог с указателем. Если ему верить, то мы находимся в пяти лье к востоку от Сен-Дизье. Вам не случалось там проезжать во время того путешествия, о котором вы мне говорили? Похоже, что нам нужно двигаться в том направлении.
— Нет, я не помню, чтобы мы проезжали через Сен-Дизье. Но позвольте мне встать, я помогу вам.
— Вы и так мне помогаете. Вставайте, но через пять минут вам придется признать свое поражение и снова лечь. Я еще не все вам рассказал. Сразу же за перекрестком дорога начинает спускаться в долину, и прямо на склоне, максимум в ста метрах отсюда, видна очаровательная деревушка из четырех домов. Невероятно, но люди ведут там нормальную жизнь. Я видел, как женщина кормила кур, а мужчина начал боронить поле, он и сейчас еще там. Если бы не эти деревья вдоль края долины, вы бы могли слышать, как он разговаривает с лошадью. Я бы не удивился, если бы увидел перед домом играющих детей. Я все-таки предпочел не показываться. Но заметил, как старая женщина поставила стул на солнышке перед дверью и принялась вязать. Кроме того, трое пожилых мужчин, посасывая свои трубки, стояли, сунув руки в карманы, и говорили о том, о сем.
— Совершенно невероятно.
— А я не сводил глаз с кур, — сказал Анджело. — Вы скоро все увидите своими глазами, когда я вам позволю попробовать, держат ли вас ноги. А лучше все — таки оставайтесь лежать в тепле. Наши ноги нам еще понадобятся. Мы находимся на возвышенности, с которой открывается великолепный вид. Я вам скажу, почему я не сводил глаз с кур. Вы уже выпили ваш чай и можете лежать спокойно. Вот ваши пистолеты, положите их на всякий случай рядом, хотя непохоже, чтобы здесь нам хоть откуда-нибудь грозила опасность. Я хочу купить курицу и овощей. Я попрошу у них кастрюлю, и мы сварим курицу. Это нас подкрепит. Мы ведь здорово оголодали, во всяком случае, я очень голоден.
Жители деревеньки оказались очень гостеприимными. Они хотели напоить Анджело кофе, но тот не решился. Он откровенно рассказал им о холере и добавил, что из осторожности не стоит пускать к себе в дом посторонних.
— Да разве вы первый, кто войдет в этот дом и будет пить из моих чашек? — ответила женщина, к которой он обратился. — Сейчас из-за солдат на дорогах стало меньше людей, а раньше-то и дня не было, чтобы кто-нибудь не зашел. Мы всегда встречали людей как надо, и никто от этого не помер. Что ж вы свою женушку-то в лесу оставили? Ведите ее сюда. Ну а уж если вы ни за что не хотите входить внутрь, устраивайтесь на гумне, мне будет проще приглядывать за кастрюлькой, что я вам даю. Она ведь стоит дороже, чем курица.
Анджело вернулся с этими хорошими новостями в лагерь под дубом. Молодая женщина была уже на ногах и немного привела себя в порядок. Она распустила свой пучок и заплела волосы в косы. С этой прической она выглядела совсем девочкой. Ее обрамленное черным личико, такое точеное, стало еще больше напоминать пику копья.
Анджело и молодая женщина провели в деревушке два дня. Они спали на гумне, ели курицу и печеную в золе картошку. После недавних приторных трапез крупная деревенская соль казалась им лакомством. Анджело, однако, отказался от домашнего хлеба, за который у него просили совсем недорого, и от вина: его наливали из бочки, значит, не было полной гарантии безопасности.
— Нужно все варить, — сказал он молодой женщине, — и есть только то, что варилось у нас на глазах. Неужели, потратив столько сил, чтобы обойти все препятствия, мы позволим себе все потерять из-за куска хлеба, при виде которого, скажу честно, у меня текут слюнки? Как и вы, я не раз слышал, что ни холерой, ни чумой нельзя заразиться через хлеб. Но, сделав то, что сделали мы, а главное, отшагав шесть часов подряд, нельзя позволить себе поддаться искушениям желудка.
В окружавшей их природе была какая-то торжественная величественность. Это было слегка волнистое плато (то, что Анджело назвал долиной и где находились четыре дома деревеньки, было едва заметным углублением, не больше, чем ложбинка на ладони). Кругом, насколько хватало глаз, простиралась желтая и нежно-зеленая земля, по которой бежали косые волны деревьев и легких, прозрачно-пенистых кустов. Ветер томно замирал в жарком воздухе бабьего лета, и на этих бескрайних просторах его неуловимые вздохи казались ропотом морских волн. Горы, полукругом вздымавшиеся на горизонте, золотились в прозрачном воздухе.
Анджело заметил, что совсем не слышно птиц, хотя обычно в эту пору поют дрозды и, сверкая на солнце голубыми брызгами, суетятся синицы. А здесь — ничего. Только прибой ветра ударялся о черепичные крыши и обнаженные ветви деревьев, да пыль, поднявшаяся над какой-нибудь сухой равниной, оживляла пространство своими светящимися колоннами.
Старик, живший в доме у самой дороги, вышел посидеть на воздухе. На вид ему было не меньше восьмидесяти. Он сказал, что один справляется со всеми делами.
— Скажите, вы в нее верите, в эту холеру? — спросил он потом.
То, что когда-то было двойным подбородком, тряпкой болталось над его высохшей шеей. Темное сморщенное лицо напоминало грецкий орех. Он жевал табак почерневшими губами.
Старик уставился на их плащи.
— А славное у вас сукнецо, сударь. Это шотландка, да? Или морское сукно? Тулон-то я знаю. Я был плотником в Адмиралтействе. Где же такое сукно-то делают? А у нас тут скоро зима. Люди говорят, что много народу помирает. И с чего они это взяли? А разговоры такие давно идут. Они теперь трясутся от страха. Вы, кажись, тоже удираете? А что у вас там в сумках? Кожа-то какая славная! Сколько же народу по этой дороге прошло! Все идут и идут. И куда только они идут? Я уж лет двадцать как и дорогу забыл в Сен — Дизье. Вы знаете Сен-Дизье?
— Нет, — ответил Анджело, — мы как раз хотели спросить, много ли там народу. И еще скажите, можно ли в Сен-Дизье найти дорогу на Гап?
— А что такое Гап?
— Место, куда нам надо добраться.
— Наверняка нет. В Сен-Дизье нет дорог. Одна дорога туда входит, и одна выходит, и все. Это тулонская дорога. Я там проходил. Видите кривое миндальное дерево? Оно тогда было не больше вершка и росло из старого пня. Было лето, четыре часа утра, когда я шел мимо. «Глянь-ка, — подумал я, — чего эта мелюзга тут делает?» А оно выросло. Я тогда молодой был. Хороший плотник: продольный пильщик. Походил я по свету, всякого повидал. У вас не найдется трех су?
Не отрывая зада от земли, он придвинулся к плащам, чтобы пощупать сукно своими железными пальцами.
