естественно, их занимал вопрос, сумеют ли они отыскать монеты в траве, куда этот тощий тип с горящими глазами всенепременно их зашвырнет.
Анджело постарался забросить монеты подальше от дороги, и тут же, прибавив шагу, они стали стремительно удаляться от деревни и вышли в поле.
— Давайте не будем сворачивать с дороги, — сказал он. — Она идет по открытому месту. Даже если им придет в голову нас преследовать, мы их увидим издали. А кроме того, их ружье у нас. Будем держаться поближе к Сен-Дизье. Это, кажется, небольшой городок, туда они не пойдут, так как там должны быть солдаты, да и вообще люди, которых они опасаются: нотариус, судебный пристав, крупные торговцы. Можете быть спокойны, в присутствии этих людей они не решатся на убийство. У них мы, во всяком случае, заполучили пол-экипажа. Все-таки приятнее идти, когда скотина тащит твой багаж. А когда вы устанете, то сможете сесть верхом.
Было три часа пополудни, погода по-прежнему была ясной. После получаса ходьбы они замедлили темп. На плато не было ни души.
— У нас в запасе еще один светлый час и два часа сумерек. Этого хватит, чтобы не спеша добраться до Сен-Дизье. А там посмотрим, обойти его стороной, что мне кажется благоразумным, или осторожно разведать обстановку. Во всяком случае, мне кажется, что холера здесь не слишком свирепствует.
— Не думаю, — ответила молодая женщина. — Я, конечно, не знаю, но наглость этих крестьян, по- моему, свидетельствует об обратном.
— Позвольте мне выразить вам свое восхищение. Вы перезарядили ваш пистолет с ошарашивающей быстротой.
— Именно ошарашить я и хотела. Нужно было, чтобы они считали нас сверхъестественными существами. Иногда это важнее порохового заряда. Кто мог заподозрить обман?
— Даже я не догадался. Впрочем, это меня не слишком удивляет, но было бы благоразумнее держать меня в курсе. На войне я люблю сам придумывать ловушки.
Они шли все еще слишком быстро, чтобы вести какую-то связную беседу.
Анджело упрекал себя за то, что, кажется, говорил немного суховато.
— В сражении, действительно, очень удобно обращаться по имени, — сказал он после недолгого молчания. Но он был не совсем искренен.
Солнце скрылось за горами. Смеркалось. Теплый воздух, золотистый свет, безмятежный покой — все, что составляло прелесть этого дня, еще неуловимо присутствовало в сгущающемся сумраке. Дорога неторопливо вилась по плато. Солнечный свет больше не скрывал поднимавшиеся со всех сторон высокие лиловые горы. Малейшее дуновение ветра гулко отзывалось в глубине долин.
Мул оказался покладистым и выносливым.
Еще издали они заметили шагавшего впереди мужчину и через некоторое время нагнали его. Этот путник был хорошо снаряжен: на ногах гетры, за спиной мешок, в руках трость. На голове у него красовалась соломенная шляпа, вроде тех, что носят жнецы. Вблизи он оказался весьма симпатичным на вид человеком с седой бородой и очень яркими голубыми глазами. Ему можно было дать лет шестьдесят, но он так бодро переставлял свои длинные ноги, что хоть самому Вечному Жиду в пору.
— Вы направляетесь в Сен-Дизье? — спросил этот мужчина, поздоровавшись с ними. — Я позволил себе спросить вас об этом, потому что мы, кажется, — одного поля ягоды, а мне об этом месте говорили много дурного.
По его словам, эпидемия самым безжалостным образом опустошила этот городок с населением в две или три тысячи человек. Он, кажется, расположен в низине с очень нездоровым климатом, на берегу пересыхающей летом речушки. Питьевой воды там едва хватает на самое необходимое. Кучи нечистот в Сен — Дизье — вещь совершенно обычная. И достаточно потянуть носом, чтобы расшифровать иероглифы, сообщающие о местоположении отхожих мест. Люди там мерли как мухи. В живых осталось, кажется, не больше четверти жителей городка, совершенно отупевших, смирившихся со своей участью и даже вполне удовлетворенных этой растительной жизнью без будущего.
— Похоже, что веселого там мало. Мне посоветовали обойти это место стороной. Увидев женщину, я позволил себе обратиться к вам, чтобы предупредить.
Несмотря на непринужденность манер, он скромно остался стоять на обочине дороги. Анджело отнес его к категории мужественных и проницательных мизантропов.
— Мы уже получили об этом предварительное представление, — ответил он ему и рассказал о том, что с ними случилось в деревне.
— Меня это не удивляет, — сказал мужчина. — Не будь у вас вашего хладнокровия и пистолетов, они бы всенепременно с вами разделались. Я тоже знаю, чего стоят эти славные люди. Возможно, в нормальное время вас бы встретили самым гостеприимным образом. Заметьте, что это весьма вероятно. Остается только узнать, не является ли нормальным то, что мы сейчас наблюдаем. Я видел одну обезьяну, которую научили курить трубку. Кнутом можно добиться чего угодно, и даже сделать этих славных людей вполне безобидными.
— Извините за нескромный вопрос, — сказал Анджело, — вы издалека идете?
— В вашем вопросе нет ничего нескромного, — ответил мужчина. — Что мы все — и вы, и я — делаем на дорогах? И спрашивать не надо, все и так ясно: мы удираем. И естественно, что едем мы издалека. Я уже два месяца в дороге. Я еду из Марселя.
Это была целая экспедиция. Он выехал из города в конце августа, когда болезнь свирепствовала там самым безжалостным образом. Каждый день в городе умирало на восемьсот-девятьсот человек больше, чем обычно. Продукты продавались из-под полы по бешеным ценам. Как и везде, сборщиков трупов, могильщиков и даже санитаров вербовали по тюрьмам. Люди умирали не только от холеры, но и от самых разных причин. Мародеров расстреливали. Было так просто стать мародером. Крепкие мужчины каждый день убивали по семь-восемь отравителей водоемов. Кое-кого из обывателей ловили с поличным, когда те сыпали зеленый порошок у входа в дома и даже на прилавки. С ними кончали в два счета. Число проституток, открыто торгующих своими прелестями на бульваре Бэльзэнс, возрастало пропорционально числу покойников. Такое скопление напудренных и накрашенных красоток, вопреки всякому здравому смыслу, пробуждало неодолимые желания. Ведь так легко сказать: «А, будь что будет!» Дело в том, что в городах, не отличающихся особой суровостью нравов, и в Марселе в частности, холера не лишала людей вкуса к наслаждениям. Оставшиеся в живых вдвойне предавались разврату, и за себя, и за умерших.
Этот человек играл соло на кларнете в городской опере. Он рассказал, как целых два месяца он просто трясся от страха. Как и прочие жители города, он все перепробовал. Нужно себе представить, что значит жить в городе, где люди умирают на каждой улице, в каждом доме, на каждом этаже. Человек пытается найти какую-нибудь щель и забиться туда. Либо, напротив, он вдруг ощущает безумное желание расправить члены и, подпрыгнув, как кузнечик, взлететь к узкой полосе чистого неба над улицами. Человек умирает от желания, его терзают все возможные желания сразу. А погода стояла немыслимо ясная и безмятежная, подавляющая своим роскошным великолепием. Морская рябь сверкала то лазурью, то рубинами в потоках золотистого света.
Опера, само собой разумеется, закрылась; у каждого внутри была своя, гораздо более любопытная опера. Кларнетист в конце концов спросил себя, зачем он, собственно, продолжает метаться в этом гниющем на корню городе. Мучительная острая боль в животе (это называется коликой) заставила его наконец решиться. Он рухнул на постель, плакал, стонал, кричал. С противоположной стороны двора, куда выходило окно его спальни, тоже доносились крики. Потом он заметил, что от криков боль у него прошла. С противоположной же стороны по-прежнему неслись крики, хриплое завывание, похожее на рычание львенка, которое издают умирающие от холеры в момент агонии. Это его окончательно вылечило. Он почувствовал, что совершенно здоров, и сил у него в десять раз больше, чем раньше. Он понял, что холеру можно
Его совершенно не смущала проблема получения справки о здоровье. Ему и в голову не пришло отправиться в мэрию и стоять в очереди вместе с официальными беженцами, большинство которых умирало, так и не дождавшись справки. Он вышел через рабочие предместья, где люди дохли как мухи, и, следовательно, был свободен как ветер.
