ноги. Было очень мило с вашей стороны делать вид, что вы ничего не замечаете, но еще пять минут, и мне пришлось бы признаться, что оставаться на высоте мне больше не по силам.
— Никто не может сделать больше, чем ему отпущено природой. Тут нечего стыдиться. Я ведь и сам очень устал.
— Вы не могли мне сказать ничего более утешительного. Я просто пришла в отчаяние, когда увидела, как наш попутчик бодро зашагал в свою сторону, будто только что вскочил с постели. А ведь он прошел столько же, сколько и мы.
— Он недалеко ушел, — сказал Анджело. — Держу пари, что он спустился в ложбину и улегся там спать. Я знаю, как ведут себя люди такого склада, особенно когда они носят бороду. Они никогда не покажут своей слабости на людях. Только в одиночестве они бывают сами собой. Он никуда не пошел, а ищет место для ночлега.
Луна время от времени показывалась среди круглых облаков, закрывавших небо на юге, и тогда в ее молочном свете силуэты буков, словно сошедшие с театральных декораций, казались легкими и бесплотными.
Они свернули с дороги и вступили в лес. Мягкая земля была покрыта сухими, потрескивавшими под ногами листьями. Они устроились под большим буком у края ложбины. Прямо перед глазами у них был кусок мглистого неба; края облаков поблескивали, будто посыпанные солью, а над самой линией гор кое-где сквозь облака таинственно светились звезды. Из лесной ложбины у их ног всплывали посеребренные луной высокие ветви, как из пересохшего озера поднимаются некогда затопленные им леса. Теплый воздух застыл в неподвижности. Только неторопливое движение облаков в небе оживляло ночь, то складывая, то вновь раскрывая над лесом веер теней и бликов.
Анджело разбил лагерь у подножия бука, где опавшие листья покрывали землю толстым и теплым слоем. Он спутал ноги мулу, и тот сразу же задремал стоя, а потом, убедившись, что идти больше никуда не надо, спокойно улегся.
— Постарайтесь заснуть, — сказал Анджело.
И снова самым естественным образом посоветовал ей снять на ночь ее кожаные штаны.
В зыбком свете луны лес то погружался в таинственный мрак, то раздвигал свои белые ветви, и обнаженные деревья застывали в торжественных позах. Сен-Дизье, скрытый выступом горы, иногда бросал в небо розовые отблески.
— Вы заметили, — спросила молодая женщина, — что наш недавний попутчик за все время пути ни разу не подошел к нам и все время держался на обочине дороги?
— Мне это показалось вполне естественным, — ответил Анджело. — Сейчас лучше держаться подальше друг от друга. Я опасаюсь смерти, притаившейся в куртке встречного прохожего. А он опасается смерти, спрятавшейся в моей. Если бы он стал слишком фамильярен, я бы сказал об этом вслух, и он бы вернулся на свое место.
— Вот уже шесть дней, как мы с вами вместе. И я ни разу не заметила, чтобы вы боялись подходить ко мне. И я сплю, завернувшись в ваш плащ.
— Это естественно. Чего я должен бояться?
— Смерти, которая может притаиться в моих юбках так же, как и в куртке прохожего.
Анджело не ответил.
— Вы спите? — спросила она.
— Да, я уже засыпал.
— Спокойно рядом со мной?
— Конечно.
— Не опасаясь смерти, которая может исходить от меня так же, как и от любого другого?
— Нет, не так же. Извините, — добавил он, — я отвечал вам сквозь сон. Это не совсем то, что я хотел вам сказать. Я хотел сказать, что мы с вами товарищи, что нам незачем опасаться друг друга, напротив, мы друг друга поддерживаем. Мы шагаем рядом по дороге. Мы делаем все возможное, чтобы не заболеть. Но неужели вы думаете, что я вас брошу, если вы заболеете?
Она не ответила, и вскоре послышалось ее глубокое дыхание. Ночь была спокойна и неподвижна, только в небе бесшумно перемещались облака; но само это движение, могучее, ритмичное, неторопливое, делало лишь еще более безмятежной тишину ночи. Мул посапывал во сне. В сухих листьях шуршали лесные мыши. Иногда со стоном потягивались толстые ветви деревьев. Каждый звук гулко отдавался в пространстве ночи, словно в глубоком колодце.
В глубине ложбины закричала сова. Потом послышалась длинная музыкальная фраза. Это была не сова, это кларнетист беспечно наигрывал какую-то нежную и грустную мелодию.
«Он недалеко ушел, — подумал Анджело. — Он много болтал, но не сказал ничего из того, что ему действительно хотелось сказать, ничего значительного. Все мы так делаем. Он ждал, когда останется один».
Немного смешное воркование кларнета становилось все громче, подхваченное торжественным эхом, и разносилось на фоне театральных декораций белеющего леса и застывших в церемонных позах, посеребренных луной буков, которые нескончаемо выполняли какие-то медленные, плавные и благородные движения.
— Это немецкие танцы Моцарта, — сказала молодая женщина.
— Я думал, вы спите.
— Я не спала, я просто тихо лежала, закрыв глаза.
Занявшийся день осветил грязное и мрачное небо.
— Надо немедленно уходить, — сказал Анджело, — и искать укрытие. Будет дождь.
Они быстро вскипятили чай, подбрасывая в огонь ярко вспыхивающие буковые листья. Без особого аппетита поели кукурузной муки.
— Мне ужасно хочется холодной воды, — сказала молодая женщина. — Это дождливое небо меня успокаивает.
— Болезнь в первую очередь набрасывается на людей усталых и продрогших. Под дождем идти тяжело, а мы скоро поднимемся на ту высоту, где в пасмурную погоду будет очень холодно идти в мокрой одежде. Дождь мне внушает не меньший страх, чем дома, и, пожалуй, для вас я больше всего боюсь дождя. Нужно выбирать. Но главное — в путь. Может быть, нам повезет и мы наткнемся на лесную хижину или, что еще лучше, пещеру. Мне тоже ужасно хочется холодной воды. Мне настолько хочется этого опасного напитка, что едва я закрываю глаза, как в ушах у меня раздается журчание воды. Но не будем забывать о том, что надо жить.
Они пошли вверх по лесистым склонам. Небо все больше затягивалось тучами, в нем чувствовалась угроза. Волны теплого ветра были насыщены влагой. Капли дождя, будто мыши, семенили в листве. Поднявшись на холм, они смогли сверху взглянуть на большой лес, сквозь который шли. Вид этого холмистого края, поросшего густым, словно овечья шкура, темно-синим лесом, не внушал особой надежды. Деревья эгоистично радовались приближающемуся дождю. Эти бескрайние просторы, где шла своя растительная жизнь, прекрасно организованная и совершенно равнодушная ко всему, что не имело отношения к ее непосредственным интересам, пугала не меньше, чем холера.
Даже ворон здесь больше не было. Они увидели сокола. Но этому трупы не нужны.
К счастью, дорога была хорошей. Карета бы по ней не проехала, а для мула было в самый раз. Видно было, что дорогу поддерживают в хорошем состоянии, а следовательно, она должна вести к каким-то обитаемым местам. Но идти до них было явно неблизко. Анджело и молодая женщина прибавили шагу, но дело шло к полудню, а кругом по-прежнему были только чащи да заросли. Из туч наконец посыпался мелкий дождь, едва просачивавшийся сквозь ветви елей, но окутавший весь лес тихим ропотом заснувшего моря. Все было так уныло и монотонно, что Анджело обрадовался, услышав отдаленные раскаты грома. Он всегда предпочитал открытую ставку. Наконец, поднявшись на гребень хребта, они увидели кипящее черными тучами небо, а примерно в четверти лье впереди красноватое пятно поляны и фасад большого дома.
Три басовитых удара осенней грозы вяло прокатились по соседним ложбинам. Плотные занавеси дождя окутывали лес. Встревоженный шумом мул навострил уши и зашагал быстрее. Молодая женщина ухватилась за вьючный ремень. Они побежали. Ливень нагнал их. Однако, вбегая под навес большой двери, они успели заметить, что дом окружен чем-то вроде парка.
