— Это то, что вы и без меня откроете, — добавил он, не изменившись в лице, — и то, что я хочу, чтобы вы оценили как мое доверие.
Я оказался загнанным в окопчик, который довольно затруднительно было защищать. И удовлетворился тем, что поддакнул ему.
— Впрочем, — продолжал он, — вот мы и подошли к главному. Я только что сообщил кому следует, что хочу поручить вам принять необходимые меры. Меня не сразу поняли, но потом поздравили с таким выбором. Именно вы представите мое ходатайство министру юстиции. Какие потребуются документы?
Я ухватился за профессиональные вопросы как за спасательный круг. Перечислил свидетельства о рождении обоих супругов, свидетельство о браке и спросил у него, как раз кстати, чтобы не выглядеть дураком, намеревался ли он взять одно только имя де М. или же хотел добавить к нему свое собственное имя.
— Мое имя могло бы вызвать путаницу, его опустим, — сказал он.
Таким образом, мне было позволено в течение десяти минут говорить, основываясь на законе (никогда прежде я не понимал столь глубоко и не ценил столь высоко его надежность). Я ему сказал, что позабочусь обо всем. Я упивался «законными уведомлениями» и «правительственным вестником». Это составляло твердую почву, на которой я и старался удержаться. Он мне сказал, что Государственный совет предупрежден и решение министра не подлежит никаким сомнениям.
— Письменное прошение на имя суда, — заметил я, — должно содержать убедительный мотив.
— Ну так приведите его, — сказал он. И поскольку он увидел, что глаза у меня округлились, а на языке вертится какое-то слово, то добавил: — Сошлитесь на соблазн устранить препятствия. Это в неофициальных беседах может приобрести весьма благопристойный вид.
Я понял, что он хочет возложить на меня часть работы и к тому же связать меня определенными обязательствами.
Он поднялся и протянул мне руку.
— Вот мы с вами и стали сообщниками, — сказал он.
Я отметил его ласковый взгляд.
С величайшим смущением я помог ему надеть пальто. Шерстяная ткань его все еще была тяжела от дождя и сильно оттягивала мне руки. Я должен был встать на цыпочки, чтобы набросить пальто на его плечи.
V
God knows, my son, By what by-paths and indirect
crocked ways I met this crown…[16]
Мне потребовались многие годы, чтобы составить себе общее представление о характере г-на Жозефа: официально — г-на де М.
Я был с той минуты, о которой только что рассказал, тесно связан с ним. Даже если бы я захотел отдалиться от него (мысль об этом никогда не приходила мне в голову), мне было бы невозможно это сделать без большой потери в деньгах по причине всех тех дел, которые он не переставал мне поручать. Это были, как здесь выражаются, дела на четыре су, но платил он за них по десять су, и, что еще важнее, все эти дела замешены были на мудрых мыслях.
Он пустил меня по следу запутанного наследства семейства де М. с его погибшими, сумасшедшими и одним пропавшим без вести. Я, если так можно выразиться, постоянно работал на него, или, точнее, он постоянно выплачивал мне что-то вроде ренты за красивые глаза, ибо если отчеты, которые я ему представлял, содержали поначалу малую толику надежды, то я быстро убедился, по его манере принимать меня в своем кабинете, выслушивать, а потом спроваживать, что ему не нужно было подавать надежду на что-либо.
Я слишком хорошо знал человеческую натуру, чтобы не думать в первое время о преимуществах, которые обеспечивала ему моя служба. Я часто испытывал приливы гордости при мысли, что этот человек с большим умением продолжал держать в страхе наше высшее общество, тратил сокровища добродетели, чтобы вызвать любовь к себе со стороны малых мира сего, и считал меня настолько неподвластным действию имевшихся в его распоряжении побудительных сил — кнута и пряника, — что ограничивался со мной использованием денег. Он никогда не делал ничего, чтобы вывести меня из заблуждения. Мало-помалу я сам из него вышел.
Итак, я стал на Польской Мельнице завсегдатаем, причем не единственным: это было место дипломатических встреч, куда являлись сначала, чтобы заручиться расположением этого чудовища, получить от него указания или пристанище; потом продолжали приходить по собственной склонности, из рассудочного интереса, из-за приобретенной привычки или из беспрекословного подчинения.
Мое положение было устойчивым. И им я был обязан этому человеку. Что ни у кого не вызывало сомнений… Господин и госпожа де К. были, по существу, в моей власти, и я мог не обращать никакого внимания на приглушенный зубовный скрежет у меня за спиной. Отныне, когда я появлялся на Польской Мельнице, мне достаточно было войти в гостиную, чтобы вкусить амброзию самой сладкой гордыни. Весь высший свет находился там, старался понравиться хозяевам дома и заодно мне. То было время обращений «пойдемте, дорогой друг» и хождений под ручку. Этим не следовало гнушаться.
Если говорить о нем, то он блистал изысканностью манер. Сейчас как раз случай это отметить: ведь все им были просто ослеплены. Я знал, что на самом деле он ни во что не ставил почтительность этих людей. Он превращал ее в дань уважения своей супруге. Он подводил этих людей к ее стопам связанными по рукам и ногам. А они, как мухи липучкой, захвачены были великолепной и необычайной атмосферой, которой дышали теперь на этой земле и в этих стенах. Не посещать Польскую Мельницу значило бы жить в изгнании.
Наблюдать свершения, которые там осуществлялись, уже было чудом. Г-н Жозеф имел всю необходимую для них решимость. Как по мановению волшебной палочки, он склонил обосноваться на Польской Мельнице одного из самых уважаемых фермеров края. Когда стало известно, что Жозефен Бюрль взял там землю, и даже не в аренду, а на половинных долях, все задались вопросом, уж не перевернулся ли мир! Я знал таких, которые пригнулись, как при свисте здоровенной дубинки над головой. А еще все стали свидетелями того, как Бюрль сразу затеял работы, к которым не был привычен (о которых наверняка и представления-то не имел). Всякий не лишенный ума человек не мог не знать, что за всем этим стояла чья- то светлая голова.
Я никогда не навещал Польскую Мельницу реже, чем раз в три дня, и каждый раз бывал поражен удивительными изменениями в ее облике. Ни Кост, ни Пьер де М., ни Жак не думали об ее украшении. Г-н Жозеф приказал вырубить в березовой роще аллею, и пруд замерцал в конце прохода своими дрожащими бликами. Он приказал высадить быстрорастущие породы деревьев, в большинстве — пирамидальные тополя, но не в виде аллей, как это иногда у нас делали, а купами. Все это, понятно, требовало более длительных усилий, однако, наблюдая, как некоторые куски земли чернеют или зеленеют трудами Бюрля, покрываются побегами виноградных лоз, пшеницей, рожью, овсом или эспарцетом, я бывал вынужден при каждом из своих очередных посещений огибать новые лужайки, которые перекапывали лопатами, и клумбы, которые рыхлили граблями.
И сам дом приобрел нарядный вид из-за свежей побелки, наружной деревянной обшивки, покрашенной в несколько ядовитый зеленый цвет, из-за провансальского фриза с красивым черепичным узором, из-за террас, очищенных от опавшей листвы, которая постепенно накапливалась и ковром устилала их долгие годы.
Не следует, однако, думать, что г-н Жозеф опустился до того, что вознамерился сотворить таким образом какую — то приманку. Если бы он пожелал набить всеми нашими умниками свою комнатушку у Кабро, то сделал бы это с легкостью. Он мог брать их голыми руками. И держал их за шкирки, словно котят,
