Но вдруг… в комнате заметно посветлело… и сквозь стены… сквозь запертые двери… в комнату начали входить… знакомые и незнакомые… Принц Гамлет… Офелия… Джульетта под руку со своим Ромео… Чернокожий мавр Отелло… Седой старик король Лир… Катарина и Петруччо… И лица всех были веселы и радостны… наполнены светом и теплом…
Вильям покинул этот прекрасный и яростный мир в тот же день, что и появился в нем, 23 апреля 1616 года. Он прожил пятьдесят два года.
До наших дней дошли тридцать семь пьес Вильяма Шекспира, две поэмы и более сотни блистательных сонетов. По утверждению некоторых историков, это лишь небольшая часть наследства гениального английского драматурга. Из рукописей не сохранилась ни одна.
ДОЛГОЕ ДЕТСТВО КРЫЛОВА
Первым Ванечка произнес слово:
— Га-ав!
Молчал, молчал и вдруг высказался. Очень отчетливо. И даже как бы с вызовом. Далее последовало, «Мяу-у! Хрю-хрю-ю!».
Молоденькая маменька Мария Алексеевна стала плакать и заламывать руки. У всех дети, как дети, «Ма-ма-а! Па-па-а!». И все такое. А ее Ванечка…
Малыш Ванечка довольно иронически поглядывал на нее из своей корзиночки, которая заменяла ему колыбель и молчал.
Вернувшийся со службы папенька, Андрей Прохорович, (человек военный, в чине капитана!), долго смотрел на сына в задумчивости.
Потом не придумал ничего лучшего, пожурил:
— Что
Слово не воробей, вылетит, не словишь. Тем более, если слово то не совсем «человеческого» образца. Слухом земля полнится. Соседи, особенно соседки, смеялись. Маменька Мария Алексеевна очень плакала. Отец Андрей Прохорович хмурился. И молчал.
Стоит ли удивляться, в кого пошел молчуном Ванечка.
Молодая чета нанимала квартиру на самой окраине Москвы. Почти за городом. Двор того дома являл собой совсем уж деревню. Сараи с трех сторон окружали огромную поляну, которая жила своей особенной жизнью. Зверья тут всякого было пруд пруди. Овцы, поросята, телята, лошади. А уж кошки, собаки, воробьи, вороны, гуси, утки без счета.
По весне маменька Мария Алексеевна стала выносить корзинку с Ванечкой во Двор. Поскольку считала, чистый воздух и солнышко — лучшее лекарство от всех болезней и недугов.
С первых же дней соседи, обитатели Двора, начали подмечать нечто фантастическое. Малыш Ванечка не просто подражал животным и пернатым. Он понимал их язык. И уж самое из ряда вон выходящее, что и они, звери-птицы, тоже понимали его. Прямо на глазах изумленных соседей и потрясенной маменьки, не вылезая из корзиночки, Ванечка вел бесконечные диалоги, беседы с лохматыми-пернатыми обитателями Двора.
Соседи глазам своим не верили. Но факт есть факт.
Вызванный на этот случай Лекарь всесторонне осмотрел малыша, но не нашел ничего замечательного. В ответ на недоумение окружающих, Лекарь авторитетно заявил. Мол, в далеком детстве он и сам знал язык всяческого зверья. Да позабыл за ненадобностью.
Уходя, Лекарь посоветовал поставить пиявок. Он всегда и всем советовал пиявок. И еще есть побольше чесноку. Мол, чеснок очень способствует. С чем и удалился.
Главным во Дворе считался гусак Людовик. Он явно страдал манией величия. При всяком удобном случае заявлял: «Двор — это я!».
С Ванечкой они невзлюбили друг друга с первого взгляда. Стоило маменьке Марии Алексеевне чуть разговориться с соседками, (такими же молодыми мамашами), и выйти со Двора на улицу, как гусак Людовик злобно шипел, громко хлопал крыльями и, вытянув вперед шею, как боевое копье, шел в атаку на корзиночку с Ваней.
На защиту Ванечки тут же бросался кто-нибудь из сторонников. Чаще всего, коза Зорька. Кстати, ее молоко обожал Ванечка. В свою очередь, Зорька обожала Ванечку.
Коза Зорька бесстрашно бросалась на гусака Людовика. Пыталась таранить его своими рогами. Людовик норовил долбануть ее клювом или надавать по шее крыльями.
Как-то постепенно и другие обитатели Двора втягивались в сражение. Припоминали друг другу давние обиды и, разбившись по парам-тройкам, устраивали настоящее побоище.
Ванечка, стоя в своей корзинке, как на трибуне, поначалу пытался примирить враждующих, на всех известных ему языках пернатых-лохматых. Потом сам увлекался и руководил сражением, как истинный главнокомандующий!!! Отцовская жилка сказывалась.
Шум, гам, клубы пыли, летящие по всем направлениям перья
И в центре этого безобразия, ее Ванечка. Громко выражающийся по-собачьи, по-кошачьи, по- свинячьи. Само собой, по-птичьи тоже.
На «человеческий» язык Ванечка перешел внезапно. Очевидно устав от причитаний и воздыханий маменьки, он вдруг выдал, довольно, длительную тираду. Смысл, которой заключался в следующем: Мол, прежде никаких таких особых оснований говорить не было. И вообще. Мол, молчание — золото.
Маменька Мария Алексеевна опять плакала. На сей раз от радости.
В три с половиной года Ванечка призвал родителей к ответу.
— Где я был, когда меня не было? — поинтересовался он.
Андрей Прохорович и Мария Алексеевна растерянно переглянулись. Но у мальчика уже был не тот характер, чтоб отступать.
— Детей кто приносит? Лебеди или журавли? — продолжал он.
— Видишь ли, сын! По Уставу детей приносят аисты, — откашлявшись, неуверенно начал отец. При этом почему-то вспотел.
— Откуда? — мрачно продолжал допрос Ванечка. — Где они их берут? В лавке, что ли? — съязвил он.
— Господь с тобой, Ванечка! — всплеснула руками мать. — В какой-такой лавке! Откуда такие басурманские мысли!
— Думается мне… — подозрительно продолжил Ванечка, (это выражение, «думается мне», он пронесет через всю жизнь)… вы что-то от меня скрываете.
Папенька Андрей Прохорович как-то некстати закашлялся. И вообще вышел из комнаты. А маменька Мария Алексеевна покраснела, как красна девица. Хотя, справедливости ради, стоить заметить, она таковой и являлась. Ей еще не было и семнадцати.
С четырех лет Ванечка начала катастрофически поправляться. Рос прямо на глазах. В основном, вширь. И за каких-то полгода вырос в толстяка-великана. Маменька опять плакала. Отец опять журился и молчал. Потом вообще уехал в командировку, усмирять «пугачевцев».
Вызванный для консультации Лекарь опять не нашел ничего замечательного. Авторитетно заявил, что сам в далеком детстве был еще толще. Дескать, потом резко похудел. После первой влюбленности, добавил он. И подмигнул маменьке Марии Алексеевне.
