Он напряженным движением вывернулся из-под ее руки и тихо произнес: «Не дразни, я — живой…»
И от молящей интонации голоса этого большого и сильного человека в сердце ее случилось что-то необыкновенное, словно, взяв пригоршню рассыпчатого морозного снега и вдохнув его, ощутила майский запах цветущей черемухи.
«Я и не дразню, — почти прошептала она и, будто таинственностью этого шепота увлекаемая, договорила еще тише: — Я люблю тебя…»
Она сказала это, и рука ее, повисшая было в воздухе, осторожно легла на его горячую, чуть шершавую щеку… Лицо Федора, она видела сквозь ресницы неплотно прикрытых век, горело и было растерянным, но глаза смотрели на нее так, будто ничего в мире, кроме нее, не существовало для этих глаз. От его взгляда она стала забываться в какой-то лихорадке, и сладостные мурашки высыпали по всему телу. Слова рассудка теряли силу, и такой, без их привычной власти, она чувствовала себя настоящей, какой и должна была быть и какой не была никогда. Она обеими руками обхватила его твердую шею и потянула к себе.
Казалось, само время, с его подспудной тревогой о существовании жизни на земле, тревогой, которая за какой-то десяток лет укоренилась в сознании множества людей, влияя на их настроение, поступки, судьбы, — само это время отдавало их друг другу, и оттого случившееся представлялось Алене не только тем, что от века происходило между мужчиной и женщиной, но и чем-то гораздо большим — почти инстинктивным сопротивлением ужасу всеобщей смерти, неприятием ее, верой в жизнь… Это и усиливало ее любовь и в чем-то делало похожим на расставание перед дальней дорогой.
Теперь постоянно два чувства — чувство нежности к Федору, к его голосу, к его глазам, рукам и тоска от мысли, что судьбы их разойдутся, — протекали в ее душе рядом, а соприкасаясь, вызывали в ней неодолимое желание бежать к нему, делать для него нечто особенное, чтобы, доказывая свою любовь и преданность, навсегда удержать его рядом, чтобы не расставаться никогда. И минутами ей казалось, вся она состоит из этого движения, устремленного к нему.
Она стояла у окна, и Юрьевский, проходя по рекреации и заметив ее, вспомнил, как примерно год назад на этом же месте познакомился с ней. Был предлог заговорить, не задевающий самолюбия. Он подошел и сказал самым беспечным тоном:
— На том же месте, и все те же вечные размышления: отчего люди не летают?
Она медленно обернулась. Взгляд ее уставших от солнечного света глаз не был пристален и оттого показался ему приветливым. Он улыбнулся ей:
— Я спрашиваю: отчего люди не летают, как птицы? — И чувствуя, что она не подхватит шутку, спросил со всезнающей душевностью: — Как дела?
— Нормально, — ответила она и кивнула кому-то проходившему за спиной Юрьевского. — Привет. Быков на семнадцатом…
Юрьевский сделал шаг и, оказавшись почти вплотную к ней, загородил ей дорогу.
— Заскочила бы как-нибудь в зону «В», — сказал он неожиданно для себя просительно. — Ну, как раньше… Ребята спрашивают о тебе. Мне как-то неловко говорить им, что ты на наших отношениях поставила, — он скрестил два указательных пальца.
— Тебе легко их убедить, будто это твоя инициатива.
— Ну, нет, — поднял он вверх руки. — И так кое-кто считает, я тебя обидел.
— Давно ли ты стал прислушиваться к мнению окружающих?
— Не в этом дело. Тут Ирина Сергеевна дала интересные записи. Помнишь, Халбонтон? Оказывается, забросил рок-группу и переметнулся на классику. Играет Бетховена, причем только в перчатках, и при этом насвистывает свое… Оригинально. А?
— Ты был у матери? — несколько удивилась Алена.
— Если бы ты знала, как меня и Всеволода Александровича раздолбал Соленов… Не знаю, насколько он прав, но у меня сложилось впечатление, что в голове у него вместо мозгов желчный пузырь — и воспаленный…
— И отец там был? Странное собрание…
— Ты прости. Не мое дело. Но, по-моему, они, все твои родичи, переполошились из-за Федора… Я говорил с ним и, честно, не понимаю: зачем ты это делаешь?
Он убеждал себя, что в отношениях с Аленой у него холодный расчет: ему надо жениться, неопределенность положения отца заставляет, а у Ирины Сергеевны и у Черткова — связи. С Чертковым во всяком случае он уже в принципе договорился насчет преддипломной практики: экономика поисковых геологических работ шельфовой зоны — это интересно, перспективно… Кроме того, он чувствовал какую-то неловкость перед самим собой за привычку к влюбленности в Алену. Нельзя было так сильно привязываться к человеку. Любой расчет летел к черту, когда что-то, чему он не подыскивал названия, мучительно жгло сердце…
— Не знаю, — счастливо вздохнула она. — Есть вещи, которые привлекают именно тем, что не знаешь и знать не хочешь, как и отчего. Сделала и сделала. Все!
— Брак по любви в наше время — штука нерентабельная…
— Не желаю тебе так рассуждать, когда ты решишь жениться, — оборвала она его.
— Я и сам себе этого не желаю.
— Какое совпадение…
— Начало гармонии. — Будто шутя и невзначай, он попытался взять ее за руку.
— Перестань! — вырвала она руку.
— Погоди, — заторопился он, чувствуя, что сейчас она взглядом потребует пропустить ее и уйдет. Было глупо говорить с ней так — торопливо, не обдумывая слов, но не мог он сдерживать себя. — Помнишь, в Дагестане, когда в автобусе ехали в Гуниб по той чертовой дороге?.. Ты положила мне голову на плечо.
— Не помню, — после секундного раздумья твердо выговорила Алена и отвела глаза. — Если и так, мне, наверное, не очень хотелось смотреть в пропасть.
— Ну, конечно. Кто же думает иначе? Ты сидела со стороны пропасти, я еще предложил тебе… — начал он насмешливо, но тут же остановил себя: — Я не к тому… Я спросить хочу. Ты тогда уже… с ним? Впрочем, это не имеет значения.
— Вот именно, — не без назидания сказала она. — Никакого.
Обойдя его, Алена решительно пошла по коридору к лифтам.
Она могла навсегда уйти из его жизни. И Андрею страшно было подумать об этом: и стыдно понимать, что готов вымаливать у нее мгновения прошлых чувств, пусть даже не того времени, когда он вставал в позу снисходительного руководителя ее в современной жизни, а недавних — дружеских… Вымаливать, это он-то, Андрей Юрьевский… Все у него есть: молодость, здоровье, ум, красота, умение общаться с людьми и деньги — денег-то для начала сколько! Отец?.. Страх за подмоченную автобиографию уже притупился и не мешал разговаривать с судьбой в повелительном наклонении. Словом, наличествовало все, и не хватало лишь какой-то малости — улыбающихся ему, и только ему, глаз этой девочки с золотистой головкой, такой гибкой и нежной, что когда-то казалось, будто тело ее создают ласкающие движения его собственных рук; не было этих глаз, и ничего не было.
Тем больше он ненавидел парня, с которым Алена явилась на день рождения матери. Протянув ему свою ручищу и смерив мрачным взглядом, парень назвался: «Полынов»… Так и подмывало иронизировать над его кудрями, вельветовым, узковатым в плечах костюмом.
Непонятно, даже загадочно было: зачем ей нужен работяга?
«Если женщина ищет в мужчине истину, духовное значение, то в нем-то она что нашла? — рассуждал Андрей. — Нет, очевидно, я оказался не на высоте, заигрался в дружбу… А в делах такого рода лучше годом раньше, чем часом позже. Герой же нашего времени, как Полынова назвал Соленов, подошел к вопросу со свойственной ему практичностью…»
Раздался продолжительный звонок. Перерыв кончился.
«После сильной боли, — подумал: вдруг Андрей о своих отношениях с Аленой, — должно возникнуть чувство, обретающее форму… Я еще напишу, я такое напишу… — Его даже в жар бросило от сладкого предвкушения каких-то необыкновенных стихов. — И что в этом понимает ничтожество вроде Соленова?..
