первый год ходили по кабинетам, стучали кулаком… Так и премия ваша…»
После такого разговора было бы неудобно отказаться поработать на всех станках, какие будут в бригаде. Но следовало сказать об этом Алене.
Вчера сидели допоздна на кухне, Елена Константиновна не уходила, и Федор решился говорить при ней.
«Я тебе рассказывал про бригаду. И если меня — бригадиром, надо знать четко самому, с какого станка что спросить можно, — рассудительно начал он. — Иначе трудно будет разобраться, кто как работает».
«Ты меня в помощники возьми», — приласкалась Алена.
«Делать тебе нечего», — тревожно вставила Елена Константиновна.
Федор с сомнением посмотрел на Алену, погладил по голове.
«Что, не справлюсь? Тяжело?» — поинтересовалась она.
«Не без того. Свежий человек, бывает, домой явится после такой работы и сейчас где сел, там и заснул… Но я к тому… Я недели три на фрезерном буду работать, потом на сверловке. Фрезерный этот — старичок. Правда, вчера я с ремонтниками возился с ним, но много на нем не заработать, да и на сверловке… В общем, не хочу тебя обманывать. Последние два года я меньше трехсот не получал, но сейчас такой момент… организация бригады… По-новому многое складываться будет. Так что — рублей на сто пока меньше, может быть, будет получаться».
Она прижалась к нему, шепнула насмешливо: «Это ужасно».
«Что?! — испугался он и отстранился от нее слегка. — Но мы уже начали это дело. Я не могу на попятную… На меня рассчитывают».
«Сто рублей — побольше моей пенсии, — осуждающе заметила Елена Константиновна. — Ради чего ж такими деньгами бросаться?»
«Мы через два года на новую модель станка переходим, — принялся объяснять Федор. — Эта модель повышенной точности потребует. Как сейчас работают, к ней и не подступиться. Значит, бригадный метод к тому времени, пусть вчерне, но отлажен должен быть, чтобы рублем контролировать каждого. Ведь нынешние принципы оплаты труда сложились аж пятьдесят лет назад, в основном на базе тарифной реформы тысяча девятьсот тридцать первого года. — Федор с удовольствием растолковывал то, что недавно слышал от Пожарского. — Чтобы создать новую систему оплаты, экономистам надо пересчитать множество позиций. Процесс долгий, на несколько лет… Тут есть риск потерять в заработке, мы ж не сами по себе, мы и от смежников зависим… Но новая система оплаты необходима…»
«Тебе учиться надо», — сказала Алена.
«Учись, учись, — сердито вздохнула Елена Константинов на, — если жизнь еще не научила. Ты экономить, выкраивать для государства будешь, а пока у станка стоишь, спекулянт какой-нибудь во много раз больше заработает…»
«Не заработает, а наворует», — настоятельно поправил Федор.
«Это все слова. Говорить мы научились… — Она поднялась из-за стола и, выходя, бросила: — Посуду помойте, деятели государственные…»
Алена рассмеялась.
«Ты что?» — насторожился Федор. Ее смех всегда вызывал у него какую-то неуверенность в себе.
«Неужели ты думаешь, я ничего не понимаю?.. Работай спокойно. Для нас с тобой какая разница — триста или двести?..»
«Не скажи, — остановил ее Федор. — За сто рублей иному семейному недели две надо вкалывать ой как».
«Я не ребенок! — внезапно обиделась Алена. — И знаю цену деньгам. Но я говорю, для нас с тобой нет разницы — двести или триста… Кроме того, я получаю стипендию».
Федор пренебрежительно усмехнулся: «Ты ее себе оставляй… на булавки».
«Спасибо! — вспылила Алена. — Я на нее и прожить могу…»
Она встала и вышла из кухни.
Федор пошел за ней. В комнате он обнял ее, спросил смущенно: «Обиделась?»
«При чем здесь „обиделась“?.. Но ты говоришь о новой организации труда, а и в ней все будет зависеть от человека».
«Новая организация — и человек станет действовать и думать по-новому».
«Вот посмотри… — Алена достала из ящика стола общую тетрадь, пролистала и, развернутую, подала ему. — Это я к зачету готовилась и у Маркса выписала».
«„Вещи, которые сами по себе не являются товарами, например, совесть, честь и так далее, — прочитал Федор, — могут стать для своих владельцев предметом продажи и, таким образом, благодаря своей цене приобрести товарную форму…“ И что из того?» — спросил он.
«Да все всегда зависит от человека, от личности. Среди помещиков-крепостников были декабристы, а среди нас столько махинаторов, им только дай волю, они любую общественную формацию разворуют…» — сказала Алена.
«Вот новая организация труда воли им и не даст», — стоял на своем Федор.
«Время покажет, — сухо заметила Алена. — Ложись спать, а мне еще надо позаниматься…»
В ожидании ее пробуждения он задремал, а очнулся оттого, что она провела пальцами по его лицу. Они обнялись и прижались друг к другу. Глаза Алены были совсем близко, и в каждом из них рядом с чешуйкой света он видел свое отражение — две крохотные мишени, будто убежал он далеко-далеко в нее и стал там снова маленьким…
— Ты вчера долго занималась? — спросил Федор.
— Нет. Просто ты уснул быстро, — ответила Алена. — Устал за неделю?
— Нет. А ты вчера рассердилась из-за бригадного подряда…
Ах, что он говорил! Когда он обнимал ее, она чувствовала, сама жизнь ничто в сравнении с ощущением от этих сильных и нежных рук, от этих выпуклых, налитых каменной твердостью, но таких покорных ей мускулов… Весь мир, о котором она прежде столько размышляла, в его объятиях казался всего лишь холодной пустотой, не стоившей мучений души из-за незнания того, как она создана… Этот мир словно ловко прикидывался чем-то великим, значительным… В его ласке было все сущее!..
— Бригадный подряд так бригадный подряд, я покорная жена… — Алена потянулась губами к его руке и поцеловала. — А кто эта Аня? — словно невзначай спросила она, с нарочитой строгостью сдвигая брови.
— Да так, в детстве, по глупости, — сказал он, радуясь тому, что она может его ревновать, но, как назло, до мельчайших подробностей вспоминая вдруг и вечерний дурманный черемушник у самого берега маленькой плотины, и нежный шум переливающейся через край воды, и теплоту мая, и слова, которые он стеснялся Ане говорить, но которые выговаривались каждым прикосновением к ней, и ее крепкую грудь у своей груди, и похолодевшие ее губы, и все тогда происшедшее… Вспомнил и покраснел.
— А-а, по глупости, — следя за выражением его лица, протянула Алена. — По глупости и — на всю жизнь… — И слезы навернулись у нее на глаза.
— Ты что! — воскликнул Федор. — Честное слово…
— Я ничего. — Она поцеловала татуировку и прошептала прямо ему в ухо, жарко и щекотно: — Сегодня у нас необыкновенный день.
— Какой необыкновенный?
— Что, испугался? — спросила она.
— Чего мне бояться!
— Необыкновенного все боятся, — сказала она загадочно и положила голову ему на сгиб руки. — Хотя и мечтают о нем…
— Да что необыкновенное? — засмеялся Федор.
— Ну, хотя бы наше первое с тобой воскресенье…
— Что с ним делать-то будем?
— Можно полежать… Ты поучишь меня играть в шахматы.
— Так уж и в шахматы?..
