весне. Борис, действительно хороший урожай получается.
— А ты думал, — посмеялся он. — Старики просто рыдают, говорят, такого не бывает. Ну, теперь — сюрприз.
Пауза.
— А это, вообще, что?
— Не понимаешь? А с каким сортом мы делаем купаж для французского посла?
— Это — каберне совиньон? Ты шутишь?
Приговор мы с Борисом выносили медленно.
В этом году каберне совиньон получился интереснее всех прочих сортов, решили мы оба единогласно, и очень непохожий на каберне прежних урожаев. А похож он… ну, на старое марго, с оттенками погреба и бочки; во вкусе красивая перчинка, финиш перезрелой вишни, сливовой корочки и мяты. Но самое интересное тут — откровенная тяжелая сладость на языке, которая, конечно, потом как-то интегрируется в нечто иное. Всего-то надо подождать лет пять.
Сначала мы с Борисом поздравили друг друга с успехом, чокнувшись «чашами». Потом посмотрели на Алину; она сидела какая-то чересчур загадочная, иногда слегка приподнимая бровь. Мы могли бы догадаться, что происходит, но нам было не до того. Мы как раз начали любимую игру виноделов — они в это время года часто развлекаются составлением купажей кустарным способом, в бокале, с помощью мензурки. Чтобы потом сделать это всерьез.
Но тут процедура была непростой: все три сорта оказались очень сильными и не терпящими соперничества. Затем закономерность выявилась: нежно выглядящее на фоне своих тяжелых собратьев мерло немедленно показало, кто в хозяйстве Бориса главный. Даже маленькие дозы его заглушали все остальное без следа. А вот смесь из равных долей каберне и мавруда, при добавке крошечной дозы мерло, дало неожиданно взрывной и новый аромат — и совершенно непонятный вкус.
— Совпало, — сказал довольный Борис. — Я просто хотел на тебе это проверить. Ну, при таком урожае мы будем продавать вино очень неохотно. Сколько оно будет стоить после хорошей выдержки — это мы еще решим, так. И часть заложим на десять лет, не меньше.
— Новое кюве сделаете?
— То, что мы с тобой сейчас придумали? Георгий дома тоже что-то подобное составил. Оно будет.
— Это удивительно, — мечтательным голосом произнесла Алина.
Тут мы с Борисом очень внимательно на нее посмотрели — на слегка сонные глаза и все прочее.
— Алина, — сказал я сурово, — ты что, это всерьез пила?
— Но это же вино? — с усилием выговорила она.
— Молодое вино, — произнес я с укором. — Его не пьют, его пробуют. Это катастрофа.
— Какая катастрофа, какая катастрофа? — успокоил нас Борис. — Пьют его, пьют. Сейчас быстро все пройдет.
— И что, — медленно укорила нас она, — виноделы и дегустаторы никогда не напиваются?
— Ну конечно же нет, — пожал плечами Борис. — Если с юных лет знать, что такое вино… чуть-чуть в голове звучит «з-з-з», надо остановиться. Очень просто. Я же вот сюда за рулем приехал и уеду. Но все хорошо, не переживайте, мадам.
Алина коварно улыбнулась и смолчала.
Она была сейчас и вправду похожа на королеву, пусть и с очень странными совиными глазами.
— Так, — сказал я. — А тогда мы сейчас будем петь безобразные песни.
— Да-да, — величественно согласилась Алина.
Я протянул руку в угол, зажужжал принтер, два экземпляра, отлично.
— Беру на себя художественный стук, — скомандовал я, возвращаясь в кухню. — На счет «три» — поем!
Алина, всматриваясь в распечатку, уже смеялась диким смехом, но с пением у нее все получилось отлично.
На бумаге текст выглядит следующим образом:
Борис, который не видел Гришин текст и лишь слышал наши голоса, вообще-то был, конечно, не в состоянии понять, что происходит. Песня и песня, хороший русский язык. Зато он заново набросился на еду и вообще был всем доволен.
А мы вопили дурацкими голосами, давясь смехом:
До этого, наверное, соседи считали меня в некотором роде нелюдем, точнее нелюдем-меломаном. Теперь у меня появился шанс быть зачисленным в нормальные люди. Потому что орали мы не слабо:
