Перед припевом Борис, дожевывая то, что оставалось, зашел мне за плечи, попытался прочитать это безобразие и наверняка пожалел, что он болгарин и не понимает вообще ничего из происходящего.
— Кто такая красавица Икуку? — деловито спросил он, когда мы смолкли.
— Это… это — я! — выговорила Алина.
И еще помню — когда неизбежное, наконец, пришло. Не в тот вечер, который с Борисом, позже. Каждый год остается безумная надежда, что этого не произойдет. Но потом ты подходишь к окну…
— Мы же не выйдем отсюда, — с любопытством сказала Алина, глядя в ночь. — По колено. А твоей машины и вообще будто не было, она же белая.
— А что, надо выходить? — поинтересовался я.
— Мм, — задумалась она.
У фонаря вихрился белым огнем конус летящего снега. Машины под окном превратились в горбатые торты, покрытые сахарной глазурью.
— Поедем на санках кататься, — пригласил ее я. — А лучше даже… Ну-ка пошли.
— Ненавижу зиму… И что мне надеть? Сапоги до бедра? У меня их нет.
— Ничего. Ты будешь в машине. У меня там тепло.
— Что значит — ничего?
— Молодец, правильная идея. Ничего. Кататься по снегу с абсолютно голой женщиной — это же счастье.
Алина начала нехорошо улыбаться, опуская углы рта вниз. Я не мешал ходу ее мыслей.
Из подъезда она вышла, придерживая у горла пушистую шубу из какого-то неизвестного животного. И сразу же нырнула в откопанную мной из-под шапки снега «Нексию».
Из-под колес раздался отчетливый мокрый скрип; я вырулил на молчащую и полностью безлюдную Трифоновскую.
— Счастье — вот оно, — раздался ее голос рядом со мной. Алина распахнула шубу.
Я плавно затормозил.
— Но штаны! — возмутился я после долгой и радостной паузы.
— С голыми коленками и босиком по снегу не пойду, фашистская сволочь. Будь рад тому, что есть. И держи руль.
Что ж, начали.
Я не только держал руль. Я проделывал с ним множество интересных штук.
— Мы катаемся на лодке! — кричала Алина. — На скоростном катере!
— А тут, под снегом, есть трамвайные рельсы!.. И никто об этом не знает, а мы по ним — вот так, скользим, вправо, влево… И теперь держись — раз-два.
— Ты совсем не в себе?
— Не надо бояться заноса, занос — твой друг, с ним весело. Поехали обратно, а потом к Суворову на площадь.
Не помню, который был час ночи. Время, когда нормальный человек не выведет машину под снегопад никогда. Мы ехали по безупречно белой дороге, по вымершему городу, под крышей из сахарных ветвей и провисших ватных проводов.
— Дай отдохнуть, — вздохнула она, наконец. — Почему я не боюсь?
— Потому что уже стоят шипы. И потому что это пошлятина — поехать кататься с девочками на белом «Мерседесе» и разбить его о ближайший столб. Я не разобью.
— Разведшкола, товарищ майор? Спецкурс экстремального вождения?
— Я не был в разведшколе. Но когда-то… в те самые веселые годы… помнишь, я говорил про свой «жигуль», не к ночи будь помянут? Пришла зима, и у меня не было денег на шипованную резину. Ой, как я тогда всему научился. И тому, что может руль. И вот эта рукояточка — раз-раз.
— Ни-ни-ни! Мягче, мягче… Я уверена, что ты и «жигуль» вел так, будто это был «Мерседес». Ты человек устрашающей компетентности. Ну, перестань, поехали нормально. Где у тебя какая-нибудь оперная кассета?
— Забыл, черт… А тогда — поехали под стихи. Читать полагается по-настоящему, с завыванием!
— Уже переписано, — сказала Алина. — Это ведь не твои? Было бы слишком для одного человека. Хотя я не удивилась бы…
— Нет, не мои. Всего лишь мне посвященные.
— Ого, поэты тебе посвящают стихи?
— Один… Один поэт и один стих. Но подожди, я только начал завывать. И-и-и — раз!
Плавный ход машины боком по снежным завалам…
— Хорошо завываешь! — раздается голос справа.
— Да-да, а сейчас будет про птичек…
— Твой друг, поэт, пишет гекзаметры или что это такое?
— Он вообще жжот!
Плавный рывок руля, зигзаг по всей дороге, снежный скрип, поворот.
