— С ума прямо повыскакивали — конку на бок… конку, я говорю, с рельсов, и каменья… прямо мостовую… ей-богу… роють… прямо… копають.
Филипп придержал шаги, наклонился.
— И что?
Старуха совсем запыхалась.
— А я… а я на другой базар… а куда же, сынок? Солдаты там.
Филиппа подхватил испуг, и не стало ни тела, ни ног, одна голова неслась по улице, и глаза проворно и точно мерили, где верней пройти. «Какой это черт затеял? Спровокатили, что ли, народ? Само завелось?» А глаза вели влево за угол — вон уж улица не та, и лавки закрыты, и народу не видать, и эта, черт, нацелилась улица, дальше!
Трещит по мостовой извозчик. Ух, нахлестывает порожняком — вскачь дует. Лево, в улицу. Вон у ворот стоят — ничего, будто спокойно, семечки лущат. Филипп сбавил шаг: на углу, у ларька, чернел городовой. «Теперь уж прямо надо на городового» — и Филипп деловым шагом прошел мимо ларька. Городовой поворачивался ему вслед. И Филипп чувствовал в спине его глаза.
Улица пошла немощеная, с кривыми домиками, теперь вправо — и вот скат вниз, и вон через дома торчит ржавый шпиц колокольни, там круглый базар, и заколотилось сердце, застукало по всей груди, и дыхание обрывками, — Филька побежал. Вон впереди выскочили двое из ворот и зашагали вприпрыжку. Филипп нагнал. На одном полупальтишко, руки в карманах — глянул на Филиппа из-под кепки, примерил. Другой завернул голову на длинной шее из тяжелого пальто. Молодой зубато улыбнулся.
Филипп шагом пошел по другой стороне. Чтоб в обход — надо налево.
Оба свернули налево и оглянулись на Филиппа. Филипп шел следом, видел, как выходили люди из ворот, оглядывали наспех улицу и быстро пускались туда, вниз, к базару. Но вдруг Филипп дернул голову назад — сама повернулась, сзади спешным шагом топали солдаты. Филипп бегом бросился вниз. Побежал зубатый, путаясь в полах.
— Сюда, сюда, лево! — махал он Филиппу. В кепке завернул тоже, — впереди бегом топали люди, — а вон в ворота забежал — вон и другой. — А, черт! — Филипп рванул вперед, под горку, обгонял, кричал на ходу:
— Живей! Валяй! Дуй! — Он видел, как впереди свернули вправо, косо глянула сбоку ржавая колокольня, и вон черная куча народу — видать сверху, а вон наворочено, столбы телеграфные, сбитые с ног, и крестовины с белыми стаканчиками.
На миг стал передний перед воротами налево и позвал рукой. Филипп вбежал в ворота, он бежал следом за передним, лез за ним на курятник, через забор; голый сад, липко, мягко, опять забор, и уж Филипп подталкивает грязные подошвы — ух, тяжелый дядя! Перевалил! Филька подскочил, ухватил забор, а снизу поддают, и уж слышен гул, крик народа и треск — мотает голыми ветками дерево, вот она куча народу, вон напирают, валят дерево, слышно, спешит пила — ничего не видно за народом.
— Га-а… — заревела толпа, бросилась в стороны, дерево пошло клониться, скорей, скорей, Филиппа отбросили вбок. Дерево мягко упало ветками и закачалось.
— Кати! Кати веселей!
«Парнишки все» — оглядывался Филипп.
— Рви, рви ее сюда!
Филька увидал зубатого: он уж садил ломом по базарной будке. Люди раздирали доски; доски остервенело трещали, скрежетали.
Филипп пробивался вперед, куда катили с гиком дерево, передавали доски. Разбитая конка торчала из-под груды хлама, задушенная, с мертвыми колесами.
Филипп вскарабкался наверх, где несколько мальчишек старались умять наваленный лом. В дальнем конце площади стояли черным строем конные городовые. Филипп видел, как мастеровые тянули телеграфную проволоку перед баррикадой. Филипп снял шапку и завертел ею над головой.
— Товарищи! — во всю мочь крикнул Филипп. Вдруг грохнуло справа, как взрыв, как пушечный удар. Филипп глянул — это бросили с рук железные ворота. На миг толпа стихла.
— Товарищи! — крикнул опять Филипп. — Солдаты! Пехота! Идет сюда… я видал…
— Го-ооо-о… — загудела толпа, и вдруг осекся звук.
Филипп оглянулся — конный взвод в карьер скакал на баррикаду.
И вдруг плеснули в воздухе поднятые шашки. Филипп глядел: какие-то люди остались за баррикадой, впереди, у домов. Черный взвод несся, а те не бежали, и Филипп кричал что силы:
— Назад! Назад! — и не мог оторвать глаз от людей. Они присели, прижались к домам. Кони все видней, видней, вот лица, глядят — жилятся губы — ближе, ближе — ноги приросли, не сойти Фильке, и сердца не стало — прямо в него врежутся кони. И вдруг люди у домов вскочили, дернулись, и в тот же миг боком рухнул на мостовую конь, и с разлету всадник покатился головой о каменья, шапка прочь… другой, и много разом и миги за мигами — склубились, свернулись кони. И махнуло через голову черное, и сразу зарябил от камней воздух. Взвыла толпа, и зверел рев за камнями.
Филипп присел, лег. Человек без шапки двумя руками через голову бил сверху булыжниками, орал последним голосом:
— В гроб! В кровину!
Кто-то попал ему камнем в спину, и он упал рядом с Филиппом и все кричал:
— Бей! Бей! В гроб их тещу, бабушку, в закон Господа-Бога мать!
Стали выкарабкиваться, вбегать наверх, и вдаль кидали камнями, уж без пальтишек, в одних блузах, рубахах, размашисто. А там бились, подымались кони, за коней прятались люди, бежали прочь, с конями, без коней. Один долго прыгал с одной ногой в стремени, а лошадь поддавала ходу за всеми. Сверху улюлюкали, метили в него камнями. Он уцепился за луку, повис, без шапки. Лошадь с поломанной ногой силилась встать и падала, дымила ноздрями.
Проволочный трос, прикрученный ломами за уличные фонари, чистой строгой прямой прочертил воздух — на аршин от земли. Филька глядел на него — откуда взялся?
А впереди уж разматывали ребята, катили через мостовую новый моток троса, закручивали у ворот. Они не шли назад, остались у ворот.
К Филиппу через обломки лез рабочий из их мастерской, красный, расстегнутый.
— Филька! А как мы дернули-то канат! А! — орал он Филиппу в ухо. — За аршин — гоп! Канат вверх, а они брык! Видал? Мы!!! — И рабочий стукнул себя в грудь кулаком, как камнем ударил.
Филипп стоял и тряс поднятыми руками, и в нетерпении сжались кулаки — на мгновение гул спал.
— Товарищи! — крикнул Филипп. — Пехота! Солдаты! Стрелять! Баррикаду насквозь! Всех как мух! — «перебьют», хотел еще крикнуть Филипп.
— Ура-а! — закричала толпа. В тысячу ударов заплескал гомон, сбой, толчея голосов. Филипп завертел кепкой над головой.
— Ура-а! ау! — еще крепче, как полымя, взвилось над толпой.
Филька сверху видел, как садили мостовую ломами, готовили камни.
Сзади трубным воем ахнула лошадь. Филипп вздрогнул, оглянулся — лошадь с размаху упала, пыталась встать — и дикими глазами смотрела вдоль камней.
Кто-то спускался с баррикады, ему махали руками на лошадь, кричали. Он вытянул из-за пазухи револьвер, Филипп отвернулся. Он еле услыхал выстрел за ревом голосов.
Но вдруг голоса притухли — как будто ветром снесло пламя звука. Глухое рокотание шло из-под низу — будто сразу стало темней.
Серые шинели шли на том краю площади. Они вдвигались без шума из улицы.
— Назад! Товарищи! Зря пропадаем! — Филипп один стоял во весь рост на баррикаде.
Он уже видел, как дальние редели, и улица за баррикадой чернела отходящим народом.
— Чтоб нас, товарищи!., как вшей подавили?
Рокот пошел в ближних рядах. Трое парней карабкались наверх, у одного Филипп увидал тульский дробовик. Парнишка мостился, а рокот рос, уж не слыхать голоса, и сзади черна от народа улица — шевелится чернота, и над ней шатается ровный придавленный гул.
Кто-то вдруг тискается сквозь передних, и Филипп узнал того, что шел в тужурке, руки в карманы.
