Он черными пристальными глазами смотрел вперед и оступался, вяз в битых досках, опирался на длинный шест. Толпа притаила голос, когда он встал в рост на баррикаде. Он вдруг распахнул на шесте красный флаг и воткнул шест средь обломков, поправлял, пригораживал досками.
— Га-ай! — прошло по толпе, будто плеснули воды па жар.
А тот выпрямился и глядел на толпу черными, недвижными глазами. Потом полез назад, выбирая шаги. В тихом воздухе флаг обвис, как будто конфузился один на высоте.
Филипп смотрел, шевелил зло бровями — сейчас сзади рванет залп. Схватить флаг самому, держать, стоять и кричать:
— Назад! Назад, черти!
Офицюрус прошел вдоль строя. Солдаты держали к ноге и водили глазами за поручиком.
«Мутные рожи». Офицюрус стал и вдруг крикнул сердито, резко:
— Смирна! — и, не закрывши рта, всех обвел глазами. — Тут людям ворота ломают, вагоны переворачивает сволочь всякая… кучи сваливает! Смирна! — снова крикнул, как кнутом хлестнул, и глазом по всем мордам. — Каменьями войска бьют. Враг внутренний — стерва! Вора последняя!
Офицюрус вдруг круто повернулся и пошел вдоль фронта.
— Пузо, пузо не выпячивай! — хлопнул по пряжке солдата.
— Ро-та! — крикнул Офицюрус. — Шагом! Арш!
Солдаты двинулись. Не бойко стукнула нога. Они прошли шагов десять. На баррикаде на длинном шесте встал красный флаг. Не сразу узнали, что это.
— Стой! — скомандовал офицюрус. — К стрельбе, — сказал он горнисту. Горнист набрал воздуху. Рожок скиксовал. Офицюрус резко обернулся. Горнист покраснел, напружил щеки — и резким медным голосом взлетел вверх сигнал — бесповоротный, как железный прут.
— Постоянный! Рота! — Солдаты приложились. Офицюрус видел, как ходили штыки. — Пли!
Шарахнулся воздух, и загудело, понеслось эхо вдоль улочек. Враздробь заклецали затворы. Как мертвые стояли вкруг площади дома… Человек стоял на баррикаде, махал руками, не видно куда лицом. Два дымка вздулись рядом, и хлопнули хмурым басом выстрелы.
— Ух! Дух!
— Ро-та! — высоким фальцетом вскрикнул офицюрус и весь тряхнулся. — Пли!
Не враз, рассыпчато шарахнул залп. Офицюрус смотрел на того, что махал руками наверху баррикады.
Нет, уж нет, не стоит.
— Бу-ух! — пухло выпалил дымок с баррикады.
— На руку! Шагом арш! — командовал офицюрус.
Он на ходу достал револьвер, сжал в кулаке рукоятку. Баррикада молчала.
Спокойно торчал шест с флагом. Ближе, ближе подступали солдаты, видны стали куски наваленного хлама — молчала непонятная груда, куда стреляли. И вот шаг, и с этого шага проснулся гомон на той стороне, громче, выше от каждого шага, и солдаты скорей зашагали, и вой поднялся из-за горы, и солдаты не могли удержать ног.
— Бегом арш! — не слышно уж команды, солдаты бежали. Фельдфебель рубил у фонаря шашкой канат. Солдаты видели, как люди лезли через заборы густой черной кашей.
— Ура-аа! — и уж карабкались, упирались прикладами, несколько булыжников полетели — криво, вразброд — будто выкидывали вон.
— Гур-ря! — кричали солдаты. За баррикадой было пусто, трое лежали на развороченной мостовой — один на боку, как спят. Солдатское ура смолкло, опало. И тот, кто гремел на досках вверху, стал на миг.
Кудой!
БАШКИН снимал калоши в темной передней и громко пел на всю квартиру:
— Коля дома? Коля! — особенно кругло выводил «о». — Кооля! Колина мама ждала, пока он размотает шарф. Башкин не слушал, что она говорила, и выводил веселым голосом:
— Дома Коля?
— Пожалуйста, проходите, — тряскими губами сказала Колина мама, и в комнате, в мутном полусвете, Башкин увидал ее лицо: застывшее, лишь мелкой рябью вздрагивало горе.
— Что? Что с вами? — и Башкин поднял брови, нагнулся к самому лицу и рассматривал, будто на лице шрам.
— Ах, не знаю! — она отвернулась, ушла в спальню, сморкалась, вернулась с платком.
— Слушайте, что же случилось?
Башкин стоял посреди комнаты, приложил к губе палец по-детски.
— Васи нет… Коля узнать пошел… не знаю. В этих заседаниях, — она переставляла на столе катушки, коробочки, отворотясь.
— Зачем же вы пускаете? Зачем? Зачем, голубушка! — стал выкрикивать Башкин. — Ой не надо, не надо! — он поднял голос выше, затоптал в маленькой комнате. — Милая, милая! — он обнял за спину чиновницу. — Не надо! — с болью вопил Башкин и тряс за плечо, заглядывал в лицо.
— Ничего, ничего не будет, — вдруг вверх, в потолок запрокинул голову Башкин.
Чиновница всхлипывала в платок все сильней и сильней.
— Не бу-детт! — как заклинание крикнул Башкин в потолок. В это время незапертая входная дверь распахнулась.
— Я-я! — крикнул Колин голос из передней. Мать дернулась, но Башкин первый вылетел в переднюю.
— Ну что? — кричал он Коле.
— Ничего… — деловито буркнул Коля. Он размашисто скидывал шинель. — Сейчас.
— Видел его? Видел? — шептала мать. Коля вошел в комнату, сел мешком на стул, глядел в пол, шевелил бровями.
— Ну? — крикнула мать.
— Мне сказал там один… выходил один… сказал, что до вечера будет у них.
— Папа там? — и чиновница топнула ногой.
— Ну да! — сердито крикнул Коля и встал. Он, топая ногами, пошел в кухню, и слышно было, как он плескал водой под краном. Чиновница вышла.
И Башкин слышал, как Коля, выкрикивая, фыркал водой:
— Не знаю!.. Там сказали.
— Я пойду! — сказал Башкин, выходя в сени.
— Стойте! И я! — крикнул Коля. Он мокрые руки совал в рукава шинели и, не застегнувшись, раньше Башкина выскочил вон. Он ждал Башкина за воротами.
— Верните его! Верните! — кричала вслед чиновница. Башкин оборачивался, снимал шапку. За воротами он мотнул головой Коле и саженными шагами пошел через улицу. Коля бежал следом. Они так прошли квартал. Башкин завернул за угол, и тут сразу пошел тихой походкой. Он улыбнулся плутовски Коле и взял его за руку.
— Здорово? — весело подмигнул Башкин.
— Да нет! — говорил, запыхавшись, Коля. — Что я… ей-богу, скажу… да что я скажу? А она плачет. Ей-богу!
— Ничего, — сказал Башкин учительным тоном, спокойным, плавным, будто гладил Колю, — ничего, мы сейчас все обсудим и решим, что нам делать. Давай спокойно решим, что нам делать.
Коля заглядывал вверх в лицо Башкину и крепко кивал головой:
— Да! Да!
— Пойдем, где людей меньше.
— Ага, — кивнул Коля и поддал шагу. Свободной рукой он старался застегнуть распахнутое
