Теперь мы знали ответ. После долгих недель нашего бегства мы, наконец, получили сигнал: никакой погони больше не будет, гуйфэй Ян умерла и похоронена в Мавэй. И если мы с ней не будем настолько глупы, чтобы называть направо и налево свои настоящие имена, то можем жить относительно спокойно. Новому императору в ближайшее время явно будет не до нас.
Моя война была окончена полностью и бесповоротно.
Не говоря уж о том, что завершил я ее тем, что проглотил пилюлю бессмертия. Осталось дождаться, в качестве последнего доказательства, чтобы лицо у меня стало как у новорожденного младенца.
Ян, — сказал я. — Ты не понимаешь? Нас объявили мертвыми. Мы свободны. Что же ты плачешь? Мы не забудем бедную Лю.
— Да не Лю, — всхлипнула она. — Мои сестры… Помнишь, это ведь ими ты командовал: приказ императора, неси тело туда, неси сюда. Их убили сразу после… меня. Там же, на почтовой станции. Молча, без суда и не спрашивая императора. Убивали, пока ты скакал со мной по полям… Какое же страшное пришло время. Сестры сделали мне много зла. Но не настолько много, чтобы… — тут голос ее окончательно прервался.
Медленно, после неоднократных походов Ян по рынкам и книжным лавкам Янчжоу, доходили до нас и другие новости.
В Линьу, в ставку, новому императору пришлось пробиваться с боями. А когда он сделал это, то картина оказалась для него весьма плачевной: рассчитывать можно было не более чем на сто тысяч солдат под командованием все тех же двух генералов — Ли Гуаньби и Го Цзыи, орудовавших до того в тылах мятежников. Уйгуры еще только разворачивали свои конные орды, готовясь заблокировать движение отрядов мятежников на запад, о «черных халатах» пока не было слышно. Ходили слухи о победах маленького конного отряда принца Ли Таня, сына нового императора. И тут же пришло известие, что новая повелительница, госпожа Чжан, которой не понравились эти успехи юноши, родившегося не от нее, заставила своего несчастного супруга послать сыну повеление совершить самоубийство.
О Бог Небесный, сколько же еще зла сотворит эта женщина?
Ходили также слухи, что сам Ань Лушань почти совсем потерял зрение, бесновался, избивая всех, кто входил в его палатку. И о том, что армия мятежников теперь не так уж велика, она с трудом контролирует территории к северу от Желтой реки.
Но жители Янчжоу все равно волновались. Потому что при двух императорах и неясности на фронтах кто мешал губернатору любого города объявить себя, к примеру, первым императором династии Синь, или Ань, или Минь? Для мирных жителей это означало бы лишь одно: сыновья идут в армию нового самозванца, а цены подскакивают вверх.
Наш очередной монастырь охранялся его обитателями с удвоенным вниманием, но причины этого я узнал только здесь, в Янчжоу.
— Даосы боятся поклонников Учителя Фо, — объяснила мне Ян. — Ведь по всем городам все больницы — их. Но они умеют лишь ухаживать за страдающими, потому что их учение — это милосердие. Лечить они могут только очень простые вещи. Да вон — в двух ли от нашего монастыря, на площади, стоит, как и в каждом городе, большой камень, на котором перечислены главные болезни и лекарства от них. А с тяжелыми болезнями люди идут к даосам. Ну, и это ведь даосы делали пилюли бессмертия для императора, и поклонники Учителя Фо были на них очень злы…
Значит, заговорщики вдобавок все это время опирались на сторонников в тысячах монастырей Учителя Фо, с их трепещущими на ветру шелковыми флагами и оранжевыми одеждами? Во что же я втянулся, сам того не подозревая? И что бы я делал, если бы знал, на что замахиваюсь? Наверное — то же самое: делай что должен, и будь что будет.
С этого момента я с тревогой посматривал на маячившую вдали, за стеной нашего монастыря, белую остроконечную ступу, скрывавшую какой-нибудь очередной сустав сожженного когда-то на погребальном костре Учителя Фо.
Но никто не задерживал группу даосов-волшебников на ее долгом пути. С плотов мы пересели в Янчжоу на лодки и двинулись сложным путем на юг и юго-запад, по рекам и каналам с ровными, еще не заросшими ивами берегами. Отличить реки от очень старых каналов было практически невозможно.
Я потерял счет больным и монастырям. День за днем я разминал, гладил, месил плохо вымытую, измученную плоть бесчисленных подданных великой империи, размышляя над тем, расплачусь ли когда- нибудь таким образом с этой невероятной страной, которую любил давно и нежно.
Я постепенно привык к неожиданным смертям и столь же неожиданным выздоровлениям. И к тому, что нити человеческих жизней иной раз оказываются в руках таких странных созданий, как мои веселые попутчики.
Однажды я показал мастеру Фэю на тонкую и теряющую цвет тень изможденного старика, которая уже отплывала от него. Фэй отрешенно кивнул, но тут его начали упрашивать о чем-то родные старика. Тогда даос показал мне: держи здесь. И я, дрожа от напряжения, держал руками бестелесный эфир, а старый Фэй буквально заталкивал эту тень обратно в тело, пока пациент не порозовел на глазах.
— Еще недели две тебе даю, — отдышавшись, сказал Фэй. — Чтобы ты навел порядок в своем доме, сделал распоряжения об имуществе и никого при этом не обидел. Ты понял?
Тот медленно кивнул.
И вот маленький городок уже совсем далеко на юге, среди тепла и громадных акаций, украшенных огненными цветами на ветвях. В наш очередной монастырь принесли на скрученных из лиан носилках странного человечка — с почти коричневым лицом и бурой татуировкой на теле. Тряпки, в которые он был завернут, пропитались подсохшей кровью. Рука и нога были искромсаны жутким образом, из ран торчали обломки костей. Изуродованы были и его грудь и бок. С каким зверем он сражался в окрестных горах, знали, наверное, только принесшие его четверо таких же почти карликов — они были почтительны, грустны и строги. Человечек же еле дышал и застенчиво улыбался потрескавшимися губами.
И тут великие даосские целители попросту растерялись — они могли изгнать демона, вылечить вздутие живота, больную спину, уничтожить сухой кашель и вернуть улетучившуюся ци. Но никто из этой компании, кроме меня, никогда не лечил сразу десятки войнов, порубленных мечами и проткнутых копьями и стрелами.
Я потребовал кипяченой воды из чайника, белого обжигающего вина, отвара против лихорадки и взялся за знакомую работу. Ян нашла шелковые нити и иглу, палочками для еды опустила все это в кипяток. Она с ужасом наблюдала, как я заученными движениями склеивал заново фактически разорванного на части человека. Потом мы долго ругались с ней по поводу того, что в этом городишке нет ни вина из красного винограда, ни плодов граната, — чем прикажете поить больного, из которого успела убежать почти половина крови? Сошлись на супе с травами, который Ян приготовила после долгих переговоров с великим аптекарем мастером Ши.
Изуродованный человечек после этого жил неделю за неделей в том же углу монастырского сада, что и мы с Ян, — а четверо его соплеменников помогали нам вновь и вновь разматывать тряпки, промывать раны раствором белого вина и заматывать обратно. Что, в общем, было понятно — передвигаться он не мог, а таскать его на носилках туда-обратно было тоже не лучшей идей.
К моему изумлению, он не только остался жив — он на глазах становился веселее и даже начал прыгать на одной ноге, стараясь не наступать на другую, снабженную связанной крест-накрест бамбуковой конструкцией. Наконец, он сделал несколько робких шагов, я понял, что кость его в порядке, и начал при помощи массажа приводить в порядок эту живую руину, заставляя веселее бежать его заново восстановившуюся кровь. Через полгода, готов был поручиться я, он будет готов снова отправиться на поиски того же зверя — и свести с ним счеты. А пока что он с трудом учился языку хань, а заодно и местному диалекту городских жителей.
Даосы не трогались в путь, смиренно ожидая результатов моего лечения. Кроме седого Фэя, сначала никто не верил, что разорванный человечек снова придет в себя. А потом — все захотели увидеть излечение собственными глазами, и к концу его даже обнаглели и начали предлагать свои услуги.
И вот четыре карлика принесли своему собрату уже не носилки, а стульчик, связанный из тех же лиан. На его голову водрузили высокий убор из разноцветных перьев. Человечек сам доковылял до своего передвижного трона, довольно ловко шевеля всеми конечностями. И на прощание взял из рук своего собрата кожаный мешочек, развязал его так, чтобы я видел его содержимое — груду тусклых, грязных синих
