это очень странное сооружение, хрупкое, неустойчивое, изящное, в сущности — два колеса и нечто вроде ложки, выпяченной вперед, на ней подпрыгивает человек с вожжами в одной руке. И чтобы ему удалось еще пустить в кого-то стрелу…
Стало почти тихо, трибуны отдыхали. Юкук на той стороне и мы на этой мрачно наблюдали за происходящим.
— Сидел бы во дворце, писал свою книгу, — выговорил Феоктистос. — Это будет уже четвертая. Ведь наверняка хорошо получится. А когда напишет — со всеми этими, монахами и прочими, придется разбираться.
Я издал какой-то вежливый звук, продолжая водить глазами по трибунам.
— Дело не в том, Маниах, можно ли изобразить бога — конечно, нельзя, если он бог. Как же ты его изобразишь? А в нашей священной книге, которую вы наверняка не знаете, ясно сказано: нельзя изготовлять образ любого создания что в небесах над нами, или в земле под нами, или в водах под землей — не склонитесь перед ними, не будете им служить… Так вот, не в этом дело. А в том, что вера должна поднимать душу к небесам, а не сгибать к земле.
— А вот колесничий, — сказал я, глядя на ближайшую к нам бронзовую статую народного любимца. — Он ведь тут тоже вроде бога. Можно ли его изображать, или никому не ухватить резцом его волшебную сущность?
— Очень смешно, Маниах. Так вот, эти монахи и прочие — они знают, что проиграли, что виноваты. Людям нужна счастливая жизнь, колесницы, музыка, вино, а не монастырь каждый день. А они… Да вот вам, пожалуйста — это ваш, что ли, человек? Ваши глаза и уши?
Я вздрогнул. Феофанос Сириец, в распахнутом плаще из необработанной лохматой козлиной шкуры, с волосами и бородой ниже плеч вылез на беговую дорожку и, нелепо размахивая руками, приближался к императорской ложе. Естественно, что святого человека даже сегодня никто не останавливал, это было его святое право — оскорблять и пугать императоров и кого угодно еще.
— Идиот, — сказал я мрачно. — Он и так известен всему городу. Ему этой славы мало? Куда он лезет? Подстрелят. Вдруг какой-то один солдат его не знает, зато умеет стрелять?
В дальнем конце пространства возникло какое-то движение, раздался отдаленный топот копыт. Нет, это еще не колесницы, это, похоже, уборщики решили еще раз почистить то место, где были быки и львы. Или — кажется — перед выходом колесниц положено кому-то из дем пройти по кругу и посмотреть, не валяется ли чего на дороге.
— Каваллин! — раздался заунывный голос Феофаноса, и еще какие-то слова.
Император благосклонно наклонил в его сторону голову и улыбнулся, блеснули камни на украшавшем его ожерелье.
— Идиот, — согласился Феоктистос. — И не обижайтесь, Маниах, если его сейчас…
Но тут я увидел — я ведь все время не сводил глаз с Юкука, оставлял его без внимания лишь на какие-то мгновения — увидел, как мой друг и наставник размахивает руками, прыгает на месте, а потом делает рывок на дорожку, прямо в руки охраны.
Но он — прежде чем его схватили за руки, за ноги и за шею — он все-таки успел. Успел показать мне что-то странное: нагнулся, наклонился в сторону, рукой, опущенной почти к плитам, бросил что-то вперед, и еще раз, и еще…
Цирк. Кинжалы.
Какой странной походкой идет к ложе святой человек — как будто… Фальшивая борода и волосы в мешке, вместе с вонючим плащом…
— Это не он! — закричал я в ухо Феоктистосу. — Это не стрела! Кинжал! В бедро — он промахнулся! Жонглер! Бросает! Это не он!
Из синевы над головой, показалось мне, воссиял невыносимый свет, окружающий Вэртрагну — божество огня и победы. Все стало просто и ясно.
Грохот копыт звучал, все громче. Лошадей было только две, колесница — совсем не золотая, но она вышла на прямую и неслась в сторону святого человека.
Одна рука Феоктистоса вцепилась в мой локоть, другая поднялась над его головой и рубанула несколько раз воздух.
Два солдата, помещавшихся на кромке ложи над головой императора, сделали какое-то неуловимое движение. Длинная металлическая дубинка в их руках пошевелилась и обрушила вниз что-то вроде серой занавески цвета металла.
Кинжал, уже вылетевший из руки человека в козьем плаще (это движение было абсолютно незаметно), как ядовитое жало, бессильно ткнулся в этот занавес, неслышно (для меня) звякнул об него и упал на головы солдат под ложей.
Мне показалось, что я вижу, как за этим кольчужным занавесом император продолжает улыбаться — улыбкой Зои.
Грохот копыт был уже рядом, стрелки у ложи натягивали луки (а ведь опоздали бы, подумал я), колесница поравнялась с метальщиком, неумелым зигзагом она замедляла ход. Вожжи держал кто-то с закутанной головой, метальщик вскочил на подножку, уцепился за пояс возницы, копыта снова загремели, и две фигурки на полусогнутых ногах, прижавшиеся друг к другу, начали резать толпу, выбегавшую на дорожку и отскакивавшую от взбесившихся лошадей. И колесница, шатаясь, вылетела через одни из ворот, ведущих вон с ипподрома.
Самое удивительное — я не могу сейчас вспомнить, была ли после этого гонка настоящих колесниц. Ну, конечно же, была, на возниц были сделаны на скамьях немалые ставки, а странный инцидент у императорской ложи — да задние скамьи наверняка и вообще не поняли, что произошло. Так что колесницы летели, это я не обратил на них никакого внимания.
Феоктистос, кажется, тоже. Он попросту улегся, с красно-бурым лицом, на нашу с ним скамью (я, подперев голову рукой, сидел рядом), отдавал приказы, выслушивал краткие доклады. Гул голосов вокруг доносился до меня только изредка — и то будто из-за толстой занавески.
— А знаете, Маниах, он все-таки сбежал, — деловито сообщил мне Феоктистос после очередного доклада. — Убил двух стражников осколком кувшина, представляете?
Ну, конечно он сбежал, как-то можно было догадаться.
— Он убил много тысяч человек, там, в Мерве, что ему еще два стражника? — мрачно отозвался я, размышляя о том, что вряд ли увижу живым настоящего Феофаноса Сирийца, бывшего монаха, книжника и в целом очень неплохого человека (на самом деле, как потом выяснилось, он выжил, его просто ударили по голове и отобрали фальшивые принадлежности святого). — А вы лучше скажите, Феоктистос, куда они там, по-вашему, направились, когда выскочили за ворота?
— В цистерну Базилики, куда же еще. Оттуда — удобный вход под землю. А под землей ждут мои люди. Катакомбы закрыты со вчерашнего дня.
Он ошибался — оба беглеца исчезли в толпе, которая не понимала, что за куча людей выскакивает веером из ворот ипподрома. Но понятно, что Хашим, с его незабываемой внешностью, очень быстро исчез после этого из империи, а тот, второй… зачем ему было тут оставаться? Мир велик, может быть, он так и бросает ножи в каком-нибудь цирке.
— Феоктистос, как это вам удалось связать кольчужный занавес за одну ночь? — поинтересовался я во время очередной паузы. — Я-то думал, что тут потребуется недели две.
— Какой там занавес, разомкнули кольца, отстегнули рукава, связали вместе пару-тройку кольчуг, — отмахнулся он от меня. А потом как бы заметил меня заново:
— Ну, теперь пусть эта пара от нас побегает. А наш триумфатор все сам видел и поостережется. Дни все холоднее, можно и в броне под плащом. Да много чего можно. Так, а вот…
И он посмотрел на меня с прищуром.
А я посмотрел на него.
— Феоктистос, а вы заметили, что тот самый человек, которого вы назвали легендарным убийцей, спас вашего императора? Да-да, это был он. Как насчет награды?
— Мы заметили, — сказал Феоктистос и замолчал.
Я отвернулся, оглядывая ряды счастливых людей на скамьях.
