Неофициальная история крупного писателя

Цзюе, специально пришедший на это собрание:

— Я советую тебе быть правдивее. Поменьше пугать людей всякими громкими словами и побольше излагать факты. Как было, так и говори, чтобы картина ясно вырисовывалась...

— Нет, почтенный Вэй, так не годится! — постарал­ся извернуться Чжуан Чжун.— Я не могу под лозунгом объективного изложения фактов позволять этим банди­там скрыться. Революция — это не дружеская пирушка и не вышивание, а беспощадное действие по свержению одного класса другим. Я хочу покончить со всяким мелкобуржуазным соглашательством и не успокоюсь, пока не обагрю свой штык кровью!

Слова по-прежнему лились из него потоком. Он то бешено ругал старую ведьму и Вэй Тао, то бил себя кулаком в грудь и каялся: смотрите, дескать, какой я плохой. В результате комиссия по делу Чжуан Чжуна пришла к выводу, что у него своеобразная «сердечная болезнь». Его сердце похоже на крутящуюся жемчужину, закованную в броню, которую не разбить даже тяжелым молотом. Поскольку сердцеведение — не легкое искусство, нужно лечить писателя терпеливо и осторожно, как человека, у которого болезнь зашла очень далеко.

Когда Чжуан услышал об этом диагнозе, он тотчас примчался к Вэй Цзюе и возопил:

— Старина Вэй, то есть почтенный Вэй! Пожалуйста, посоветуйте им не смотреть на меня так. Ведь я же ваш ученик, которого вы выпестовали! Если я оши­бался, ну так что ж: поражение — это мать успеха; не помучишься — не научишься; возвратившийся блуд­ный сын дороже золота... Как бы там ни было, а в груди у меня бьется горячее, живое сердце. Если не верите, я покажу его вам!

С этими словами он рванул на груди рубашку, как будто собираясь вырвать и свое сердце, но Вэй Цзюе поспешно удержал его. Тогда Чжуан продолжал, еще более проникновенно:

— Если вы считаете, что я недостаточно последова­телен, то я буду последовательным; если я недостаточ­но глубок, то я буду глубоким. Как вы скажете, так я и сделаю. Раз я ваш ученик, то воспитывайте меня, вразумляйте, а заодно скажите им, чтобы убрали от меня свои драгоценные руки...

Не удержи его снова Вэй Цзюе, писатель встал бы перед ним на колени. Но изменился ли он хоть не­много в дальнейшем? Стал ли последовательнее и глуб­же? Появилась ли хоть одна трещина в броне, покры­вавшей его сердце? Перестала ли крутиться эта «жемчу­жина»? Обо всем этом я не решаюсь судить, так как не беседовал с членами комиссии. Могу рассказать лишь о Ли Мэн — жене героя, которая долгое время жила с ним врозь. Слыша о нем разные тревожные вещи, она очень беспокоилась, поехала к мужу, но он опять поселил ее отдельно, а сам продолжал писать свои докладные записки. Несчастная женщина однажды не выдержала, пришла к нему и прямо в дверях рас­плакалась. К этому времени Чжуан писал уже несколь­ко суток без передышки. Он устремил на нее мутные налитые кровью глаза, заметил, как она изменилась, произнес, успокаивая:

— Не волнуйся, я должен излить свой гнев, тогда и поговорим. Если я пройду эту заставу, я снова буду прежним Чжуан Чжуном. А пока прошу тебя терпеливо сидеть и ждать вестей от меня!

И хотя он не сказал ничего особенно утешитель­ного, бедная женщина улыбнулась сквозь слезы. С са­мого момента замужества она так и не поняла до конца, о какого редкого писателя, за какого героя она вышла.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ. Страдания и гнев старого левака. Его бдительность сви­детельствует о том, что у героя верный глаз

— Чжуан, ты должен изменить свою позицию!

В течение двух долгих лет эта фраза преследовала писателя, стала его заклятием, чуть ли не приветствием, с которым люди обращались к нему. Говорили ее по разным причинам. Члены комиссии, превратившейся в постоянную рабочую группу, произносили эту фразу с таким видом, будто изучали, оценивали Чжуана. Вэй Цзюе вел себя несколько сложнее и говорил тихо, не строго, но Чжуан Чжун все больше видел в его прищуренных глазах спрятанное острие, которое проникало в его душу и, казалось, знало, что в ней находится, знало, что он сказал еще не всю правду. Писатель тщательно обдумывал каждое слово Вэй Цзюе и, разу­меется, не спорил с ним, но внутренне чувствовал себя глубоко обиженным — особенно тем, что этот противный старикашка не заступился за него перед рабочей группой.

— Чжуан, ты должен изменить свою позицию! — произнесла в один прекрасный момент даже его глупая жена. Этого он уже не мог стерпеть и взорвался:

— А, ты заодно с ними? Они ничего не понимают, и ты туда же?! Я столько лет страдал, помогал предсе­дателю Мао делать революцию, старался быть при­мерным мужем, создать тебе счастливую жизнь, а ты...

Жена, напуганная его неожиданным словоизверже­нием, ударилась в слезы, но ее плач лишь подлил масла в огонь: Чжуан вообразил, что все его беды от жены, и не пожалел бы ее, даже если б она заплакала кровавыми слезами. Откровенно говоря, девушка, кото­рая в свое время похитила его душу, за последние годы изрядно поблекла и уже не была той красавицей. Если бы года три назад, когда писатель находился в зените своей славы, жена потребовала у него развода, он б не заплакал, но сейчас подобное событие принесет е немало хлопот, особенно если она напишет жалобу. В общем, герою пришлось попросить прощения у бывшей красавицы, и конфликт был исчерпан.

— Чжуан, ты должен изменить свою позицию! — услыхал писатель и из уст Янь Миня, что было ему осо­бенно неприятно. Собственно говоря, кто такой Янь? Человек, который в пятьдесят седьмом году призывал вторгаться в жизнь, сочинил рассказ о бюрократии и был объявлен за это правым элементом. Конечно, во время заключения в коровнике Чжуан пришил ему дело с «ядовитыми газами» и «плевком на заместителя командующего Линь Бяо», но ведь в то время Линь действительно еще был заместителем командующего, а Цзян Цин даже считалась знаменосцем вождя — как же их было не защищать? Говорят, что теперь Янь Минь уже не правый, но ведь был правым! А я всегда был левым: какое же право он имеет учить меня? Это возмутительно! Какие-то жалкие людишки изгаляются надо мной. Он уже хотел было выругаться, но слова застряли в глотке. Начни жаловаться — мигом по­падешь во враги партийной линии.

Вскоре он увидел в печати статью Вэй Цзюе, в кото­рой тот возрождал все свои прежде раскритикованные взгляды на литературу. Даже Янь Минь, двадцать лет не имевший возможности публиковаться, начал одно за другим печатать свои сочинения. Чжуан Чжун возму­щенно думал, что такой человек не способен написать ничего путного, но природная любознательность все же заставила его взять в руки журнал. Перелистывая его, он чуть не подпрыгнул от испуга. Первая же фраза повергла его в глубочайшее смущение: «Ночь, бескрай­няя темная ночь...» Как это ночь в освобожденном Китае можно называть темной, да еще бескрайней?! Он стал читать дальше: в рассказе изображался дове­денный до смерти старый кадровый работник, который перед гибелью излагает свои переживания и задается многочисленными вопросами — совсем как древний поэт Цюй Юань в своих «Вопросах к небу»[22]. Даже сам сюжет был бешеным наступлением на великую пролетарскую культурную революцию, да и почти каждая фраза приходила в столкновение с руководящей линией. Если бы такой рассказ появился до шестого октября семьдесят шестого года, он, без сомнения, был бы признан густой ядовитой травой, а его автор — матерым контрреволюционером.

Особенно потрясли Чжуана выступления против современных суеверий. От его зоркого глаза не укры­лось, что под этими суевериями имеется в виду предан­ность Мао Цзэдуну. Писатель пока еще не решался бросить столь страшное обвинение, но думал: «Ну что ж, Янь Минь, попрыгай, порезвись, а мы посмотрим! Настанет день, когда тебе снова придется плохо!» Но был еще Вэй Цзюе, который восхвалял реалистические традиции в литературе. Он заявил, что правда — это жизнь искусства... А где же тогда политика? Это воз­рождение ревизионистской теории «писать правду». В некоторых статьях содержался призыв к писателям не обманывать и не лгать, что фактически означало разоблачать отрицательные