Торжественный день пришел. Помню, как покидая спешно «Кокосовую рощу» на Стоунер-роуд, я вдруг в панике подумала: а если работа Тони окажется полностью бесполезной, и сегодняшний доклад его — пустым?
То и в этом случае я найду вас, господин поэт, сказала себе я, просто буду действовать еще осторожнее.
Еще помню, что утром я так торопилась, что почту — два письма и одну бандероль — взяла с собой, и засовывала их в сумочку на ходу. При этом посматривала через забор вправо, где жили мои полицейские друзья, и где улавливалось какое-то движение: ама вывешивала сушиться длинные, некитайского размера мужские штаны и рубашку. Плантатор еще здесь? Может, ему уже некуда возвращаться — еще одна плантация разорилась?
Трава и цветы в это утро пахли особенно сладко, а безымянный кот примеривался к забору, разделявшему меня и Джереми с Дебби, рассчитывая взлететь на него одним прыжком.
Кажется, будет жаркий день.
— А ты знаешь, что в «Колизеуме» теперь меряют время двумя неравными отрезками — до стрельбы в баре и после? — спросила Магда, встречая меня внизу, среди пустых столиков, хрустящих скатертей и салфеток, выстроенных в полутьме белыми пирамидами. — Мы теперь — часть их истории. Спасибо за констебля, его присутствие в коридоре как-то все же успокаивает. И, помня вчерашний разговор, покажи-ка, дорогая, свое оружие, если оно у тебя вообще есть.
Оружие? У меня? Тут я вспомнила, что ведь было что-то такое. И полезла в сумку, просовывая руку между утренней почтой и пудреницей.
— Это что, зажигалка? — издала Магда непристойный звук, ознакомившись с подарком от Робинса. — Если только чтобы застрелиться. Заряженный, к счастью. В полном порядке. А предохранитель ты специально держишь спущенным?
Боже ты мой, у этой штуки есть еще и предохранитель. Хорошо, что она не выстрелила мне куда- нибудь в ногу, когда я, например, летела в канаву. А то, что он в порядке — интересный факт.
Мы двинулись наверх, стуча в гулкой пустоте полутемной залы каблуками. В комнату к Тони Магда ввела меня, как адъютант. И сразу попросила моего разрешения, чтобы Тони докладывал лежа: рана начала заживать и чесаться, что создавало новые неудобства.
Это был действительно серьезный день: Магда сидела в кресле в углу в легком утреннем платье бледно-зеленого цвета, подчеркивавшем веснушки и тот факт, что все-таки она была рыжей до того, как стать вечной блондинкой. Тони лежал на кровати в большой, плотной рубашке из какой-то индийской ткани, и из застенчивости даже не снял мягкие кожаные туфли — они торчали между прутьями никелированной спинки.
Я подумала, что сейчас что-то в моей жизни кончится. Ах, если бы отложить это событие, еще раз прогуляться по Бату-роуд, где уже начинает сладко пахнуть горячим маслом жаровень, в соседнем синема опять новый фильм, а я и старые не видела. Сзади обоих «Колизеумов» можно было бы просто пройтись, пока не так жарко, постоять под растущим там олеандром — он же франжипани, дерево китайских кладбищ. Голые мертвые ветки и веточки, а на них как бы вопреки всему торчат живые цветы и листики, лакированные, толстые. Цвет стволов — кофе-кремовый, цветы же какие угодно, от желтого до сиреневого. Маленькое чудо, а сколько таких чудес в этом городе.
Доклад Тони зачитывал кратко и сухо, иногда перебирая странички с иероглифами, откладывая некоторые из них себе на живот. Всего в «Синчжоу жибао» обнаружено даже не двенадцать, а четырнадцать стихов Дай Фэя. Описаний окружающего пейзажа — почти никаких, не считая упоминания «его единственных друзей», трех пальм за окном.
— Ну, знаете ли, — заметила Магда. — Их тут чертова туча.
— Двадцати с лишним пород, — подтвердила я. — У меня под окном пять пальм, по ним даже дом назван.
— Но есть и такие строки: здесь, в тропиках душных, ты станешь лианой, а я — джакарандой огромной, — заметил Тони. — Вот это уже кое-что.
Потому что пальмы на юге Китая есть, а вот джакаранды — это только здесь. Там и слова такого не знают.
— И еще они не знают, что лианы по джакаранде не вьются никогда, — заметила я.
Вообще же, продолжал Тони, все стихи, кроме одного (про цветы корицы), чем-то смутно похожи, то есть явно написаны прямо здесь и подряд. Все они — обращение к женщине, той самой. И это не просто стихи. Он ждет ее, он предлагает ей бежать, один стих так и назван — «Побег», зовет присоединиться к нему. И важнее этих уговоров для него нет ничего на свете.
— Поэт, дорогие дамы, любой поэт, устроен так: в некий особый момент его заботит лишь одно — чтобы не помешали писать. Это такой запой. Он пишет и шлет в Сингапур очередной стих, пишет и шлет, — объяснил Тони. — Все прочее для него вторично. Да и вообще, мои уважаемые, после того, что он пережил, ловя этого клоуна Гу, здешние проблемы для такого человека — просто отдых. Сегодня — не мешайте писать, а завтра — неважно, что-нибудь придумаем.
Ручки, вспомнила я, ручки с каплей чернил у кончика пера, которые он оставляет с каждым своим очередным бегством.
Наступила пауза.
— Феникс, — сказала я, вздохнув. — Который означает императрицу. Полковник Херберт, бывший император Китая женат?
По его глазам я поняла, что здесь поддержки не найду.
— Две жены, — ответил он. — Для императора не так и много. Одна, судя по вот этой газете, только что попросила о разводе, что вообще было бы немыслимо в доброе старое время. Она еще и клянчит у этого Пу И деньги на содержание, в чисто британском стиле. И эта история была бы интересной. Но, мадам де Соза, признайте, что вы не всерьез. Да, плейбой из Тяньцзиня чертовски богат. Но у него, даже с его деньгами, не настолько длинные руки, чтобы дотянуться до любовника одной из двух жен в этом городке, в другом государстве. А причем тут тогда тайная служба главнокомандующего, господина Чан Кайши? Только она могла бы официально работать с британскими властями. Нет, нет, давайте уж скажем вслух то, о чем мы все думаем.
Я сделала глубокий вздох, посмотрела на Магду, вяло шевелящую воздух алым китайским веером из плотной бумаги — и ожидающую, когда же я это скажу. И я, наконец, сказала:
— Тони, где могла познакомиться и подружиться с профессором Дай Фэем Сун Мэйлин, первая леди Китая, супруга Чан Кайши?
Кажется, все трое, одновременно, сделали глубокий вздох, мы с Тони полезли за сигаретами, Магда мрачно поставила на табуретку между нами керамическую селадоновую пепельницу с драконами на дне.
— Мы говорим о такой ситуации чисто теоретически, не правда ли, — чуть подрагивающим от удовольствия голосом уточнил Тони.
— Все, чем мы тут заняты — чистая теория, — подтвердила я.
И получила четкое перечисление сразу нескольких абсолютно реальных ситуаций, когда такое знакомство могло бы состояться.
Ну, например, первая леди и первая красавица Китая, Сун Мэйлин, занимающая множество должностей в нанкинском правительстве своего мужа, основала, кроме клуба армейских офицеров и офицерской ассоциации моральных достижений, еще и две знаменитые школы для солдатских сирот — мальчиков и девочек. Она не только привезла туда молочных коров из Америки, но и сама подбирала учителей для сирот. И понятно, что хороших. Почему среди них не могло быть профессора литературы из лучшего шанхайского университета? Они еще и встречаться могли по этому поводу хоть каждую неделю, якобы для доклада. Далее, она до замужества много писала для «Шанхай газет». Там тоже могла познакомиться с литературной знаменитостью. «Но вообще, мадам Амалия, это давняя, очень давняя
