два дня на хлипких, обвязанных проволокой пикапах. Из-под шин седана вылетал гравий и громко бился о шасси. Нежно-розовый оштукатуренный комплекс – больница, санаторий, криминальный притон – угнездился среди пальм. Главное здание и флигели были покрыты красной черепицей, повсюду изгибы арок и балконов. Борис явно оробел, а Штайммель, вне себя от восторга, чуть ли не прыгала в кресле.
– Я зарезервировала три корпуса для работы, – сказала она. – Субъект будет спать в лаборатории. Остальные два – наша жилплощадь.
– Жутковатое место, – ответил Борис. – Все эти повороты и проселочные дороги. В жизни бы не подумал, что это здесь.
– В том-то и дело, Борис. За эту секретность я выложила все свои деньги, до последнего цента. И секрет лучше не раскрывать. Понимаешь, к чему я клоню?
– Да, доктор Штайммель.
– Это значит – никаких звонков подружке. Это значит – никаких звонков дружку. А главное – никаких звонков мамочке. – Штайммель пристально взглянула на него.
– Я понял. Я понял.
vexierbild
Дорогой Бертран![133]
Представь, что я попросил тебя снять чайник с плиты. Ты оборачиваешься и видишь, что из носика идет пар. Слышишь короткий свисток. Ты понимаешь мою просьбу, подходишь и снимаешь его с конфорки. Если ты инициативен, то нальешь чаю. Но, далее, предположим, что нет ни чайника, ни даже плиты. Предположим, что мы сидим на теннисном матче и я говорю: «Ты не снимешь чайник с плиты?» Некоторые будут утверждать, что ты понимаешь значение моих слов, но не
В общем, решил с тобой поделиться. Привет жене.
Твой
Дорогой Людвиг!
Я и не знал, что ты любишь теннис.
Твой
пробирки 1…6
В вестибюле главного здания нас встретил пожилой человек по фамилии Джеллофф. Я сидел на руках у Бориса, с авторучкой, прижимая блокнот к его груди. Я написал:
Человек прочитал записку и с улыбкой кивнул, а затем, поняв, кто автор, вытаращил на меня глаза и попятился. Тем самым он обогнул стойку и, все так же глядя на меня, сунул Штайммель книгу регистрации.
– Вот видите, почему мы здесь, – сказала Штайммель, наклоняясь и расписываясь.
Борис перехватил меня поудобнее. У дальней стены зала слева от меня виднелся камин из розового камня с массивными колоннами в тон. По периметру стояли розовые книжные шкафы, пол был покрыт коврами, кожаными диванами и креслами. За администраторской стойкой начиналась отгороженная тонкой цепью лестница с табличкой «Персонал».
– Надеюсь, все готово, – сказала Штайммель. Она светилась и так спешила меня препарировать, что покачивалась с мощных носков на мощные пятки.
– Да, – ответил Джеллофф. – У вас корпуса 3-А, В и С. – Он показал план территории, лежащий на столе. – Можете припарковаться здесь. Вокруг здания, мимо конюшен и направо. Все три коттеджа стоят рядом. Библиотека открыта ежедневно до полуночи. А если вы сможете приходить на ужин и делиться своими открытиями, будет просто чудесно.
– Ха, – сказала Штайммель. – Ни хера я не поделюсь. А если кто будет шнырять в наших краях – отгрызу башку. – Затем она улыбнулась. – Мы с удовольствием составим вам компанию.
(х)(Рх > ~Дх)?-(х)[(Рх amp;Пх) >~Дх]
производное
Во сне я вел машину. Не знаю, ребенок или нет, но я вел машину, нажимал на педали, поглядывал в зеркала и держал руль. Сон был необычный: с моим участием. Я гордился, что умею водить. Вождение определенно представлялось мне делом гения. И во сне я был настолько гениален, что вел машину. Ma и Инфлято сидели сзади, пристегнутые к огромным детским креслам. Они поражались, что я могу вести машину, и постоянно это повторяли.
– Как это ты вдруг научился водить? – спросили они.
– Я гений, – заявил я. А потом добавил: – Почему вы не говорили, что водить так весело?
– Это еще и опасно, – сказала мать.
Я обернулся и посмотрел на них.
– А почему? – спросил я.
Они оба завизжали.
Смотри на дорогу! – сказал Инфлято.
Вы меня нервируете, – ответил я. – Все, останавливаюсь. – И тут я понял, что не умею. – Как ее остановить?
– Нажми на тормоз, – сказал Инфлято.
Внезапно мои ноги превратились в пухлые младенческие ножки, и я не смог дотянуться до педалей.
– Он посередине, – сказал Инфлято.
И я уже ничего не видел сквозь ветровое стекло. Перед глазами остался только низ руля, который крутился туда-сюда без моего участия. Я оглянулся на родителей. Те завопили, и я завопил вместе с ними.
umstande
Мы отправились к себе, и пока Борис нес меня обратно в машину, я написал:
Мне понадобится много книг.
Штайммель взяла записку, прочитала и сказала:
– Я принесу тебе любые книжки, какие захочешь. Будут тебе любые книжки, и бумага, и сколько угодно разноцветных ручек.
– Вы бы, наверно, поосторожнее с ним разговаривали, – сказал Борис.
– Ты его боишься, Борис?
– Честно, доктор Штайммель, – боюсь.
– Не волнуйся, Борис. Я не оставлю тебя на растерзание коварному кровожадному карапузу.
неумеренная аллитерация есть признак косного воображения – если не хуже
Борис прочитал записку и рассмеялся.
Штайммель как раз садилась в машину.
– Что смешного?
– Ничего, – сказал Борис. – Абсолютно.
causa sui
– Истина и ложь. Смысл и бессмыслица. Я и не-я. Рассудок и безрассудство. Центральность и маргинальность. Единственное, что разделяет любые из этих свойств, – проведенная линия. Но у линии нет глубины – нет глубины, а значит, это никакая не граница. Ее концы есть просто координаты в
