Джамал.
– Приятно познакомиться, миссис Джоунз.
– Взаимно.
– И с тобой, мой мальчик. – Чхайн хихикнул вместе с дядюшкой Недом. – И с тобой, – повторил он.
– Я хочу поблагодарить вас за экскурсию по заводу и личный разговор.
– Вы шутите? При ваших рекомендательных письмах? Мы счастливы, что
– Вообще-то, – сказал дядюшка Нед, – я надеялся, что мы все останемся вместе. Знаете, чтобы потом было легче обсуждать.
Чхайн слегка оторопел от такой просьбы, но быстро пришел в себя:
– Пожалуйста, конечно. А Лонни захватим, чтобы жена не скучала.
– Отличная идея, – сказал дядюшка Нед.
– Лонни, это мистер и миссис Джоунз с приемным афроамериканским сыном Джамилем.
– Джамалом, – сказала мадам Нанна.
– Да, конечно.
– Какая славная шоколадочка, – сказала Лонни и потрясла указательным пальцем перед моим подбородком.
Мы шли вслед за дядюшкой Недом и Чхайном. Вестибюль был сплошь стекло и хром. Хромированные урны, стеклянные столы, стеклоблоки и хромированные перила вдоль абсолютно белых стен. Мимо деловитые женщины, вроде Лонни, носили кофе и документы.
– Как мне нравится ваше платье, – сказала Лонни мадам Нанне.
– Спасибо.
– Так вы тоже собираетесь работать с нами?
– Еще не решила.
– Ну даже если нет, мы все равно будем часто видеться. У нас есть книжный клуб и боулинговая команда. Какой милый мальчонка.
– Мы располагаем новейшим и лучшим оборудованием, – говорил Чхайн дядюшке Неду. – Если вам нужен какой-нибудь компонент – только скажите, мы его изготовим. Можете ни о чем не беспокоиться. На каждом этаже у нас стоит логический анализатор «Дигиталис Эн-Экс», подключенный ко всем компьютерам этажа. Если вам не хватает компьютерной мощности, только дайте знать.
Мы остановились у большого окна и посмотрели сквозь него на огромную модель города и окрестностей. С холмами, ручьями, реками, домами, церквами и пластиковыми человечками.
– Вообще это северная Вирджиния, – сказал Чхайн. – Хотя мы не имели в виду никакой конкретный город. Но ребята из ЦРУ очень огорчаются. – Он хохотнул. – Вот наш Полигон локальных испытаний, ПЛИ. Здесь мы взрываем уменьшенные версии наших бомб, чтобы изучить разрушения. Такая трехмерная модель генерируется на компьютере, расчет новой после каждой детонации обходится почти в тридцать семь тысяч долларов.
Дядюшка Нед присвистнул.
– Разумеется, это не то же, что взорвать сам объект, но кости нам моют гораздо меньше. – Он улыбнулся женщинам и мне. – Конечно, для вас как для специалиста-практика это не так уж интересно. Что проку в наших игрушках, если нельзя взорвать их среди людей, правда? – Чхайн хлопнул дядюшку Неда по плечу. – Старые добрые дни, когда ты просто пролетал сверху и сбрасывал бомбу, остались в прошлом. Теперь нам нужны вы.
Мадам Нанна улыбнулась Лонни и сказала:
– Мой муж – гений в топливных форсунках.
– И очень кстати, – сказал Чхайн. – Цены на топливо нас душат. Надо сократить его расход, чтобы поддержать рентабельность, и тут на сцену выходят такие люди, как вы, Джоунз.
Дядюшка Нед застенчиво опустил голову.
– Ну что, пойдемте дальше, – сказал Чхайн, возглавляя шествие. Он привел нас в большую лабораторию, полную людей в белых халатах за компьютерами. – Вот служба поддержки, – сказал он. – Как попадается какой-нибудь блок – несите сюда. Не тратьте время на подсчеты. Эти люди для того и существуют. Нам нужно ваше творчество. Вы занимаетесь искусством,[223] его надо развивать. Я говорю: какая польза от ядерного устройства, если оно пылится во дворе? Развертывание – вот как называется игра. Воспринимайте ракетный завод «Дионис» как свою галерею.
Мадам Нанна простонала:
– Как же этот ребенок оттягивает руки.
И поставила меня на пол.
Я наблюдал, а взрослые беседовали: Чхайн и дядюшка Нед – о том, как разнести мир в клочья, а Лонни и мадам Нанна – о женском клубе с солярием. Затем я убрел оттуда, пробираясь между столов, вдоль спинок кресел и мыслителей в белых халатах. Я разглядывал экраны и бумажки и выполнял задание –
Наконец взрослые, улыбаясь и смеясь, нашли меня.
– Детишки, – сказал Чхайн.
– Ишь какой шустрый, – заметил дядюшка Нед.
– В крови, – ответил Чхайн, и все рассмеялись.
Мадам Нанна снова взяла меня, прижала к груди и игриво подбросила пару раз.
надрез
Возникает вопрос, особенно если ты предпочитаешь молчать: обладает ли сам голос феноменологической ценностью, есть ли у него трансцендентность. Есть ли у голоса облик? Может ли голос быть хорош? И производит ли голос, звучащий голос, говорящий голос, тот же эффект, что и голос на письме? И могут ли они работать вместе или друг против друга, или даже, быть может, совместно отрицать всякий смысл? Такие вот соучастники, звук и знак. Голос я умел менять уже тогда: писал им то детскую записку, то ехидную, то страшную. Но это всегда бывала записка. Сотрудники смотрели на нее и спрашивали: «Что там написано?» А не: «Что он сказал?»
мост
– Слышите, не бросайте меня здесь с этой женщиной, – крикнула доктор Дэвис через ржавую, но прочную решетку камеры. Она оглянулась – Штайммель сидела по-турецки на нижней койке, на голом матрасе, глаза закрыты, распущенные волосы растрепались по лицу. – Слышите!
– Захлопни пасть, – сказала Штайммель, так и не открывая глаз. – Я тебя не убью. Пока что.
– Охрана!
Штайммель открыла глаза и посмотрела на Дэвис:
– Что вы с этим недоумком Борисом там хотели?
Дэвис повернулась лицом к Штайммель, для равновесия вцепилась в прутья за спиной, сделала жесткое лицо:
– Мы? Ну – ты же не собиралась делиться мальчиком.
– Еще бы.
– Но ты его украла.
– Что вы задумали?
Дэвис растерялась:
– Вопрос не по сути.