снова был на заднем сиденье и не видел ничего, кроме кусочка ярко-синего неба в окне и затылка моего стража. На зеркале заднего вида висел зеленый силуэт дерева и белое распятие. Ехали мы быстро. Это было ясно по тому, как машина проходила повороты; и казалось, что, переваривая свой поступок, он вел все быстрее и нервознее.
оотека
Мне пришло в голову, что для говорящих в идее беззвучной беседы с самим собой нет ничего странного, я же не видел в ней особого смысла. Не могу сказать, как я внутренне выражал свое мышление, если хотя бы в этом есть какой-то смысл, но никакой внутренний голос никакого внутреннего уха не искал. Само понятие внутреннего голоса и внутреннего слушателя поднимает вопрос пространственной ориентации. Действительно, если между ними нет пространства, то они едины, и не имеет смысла представлять одно из них как обратную функцию другого. Я ничего не говорил самому себе, разумеется. Но я и не думал самому себе.[228] Я думаю, думал, думывал. У меня не было голоса, и Гуссерль наверняка предположил бы, что я не могу обладать сознанием; насколько мне известно, так и есть. Для Гуссерля я бы все время жил с разрывом между означающим (мной) и означаемым (той чепухой, которую я думаю), поскольку я не говорил, а писал, а этот жест как-то отдален от меня. Становился ли я от этого туманнее или прозрачнее, оказывался ли ближе к своим идеям и своему «я» или дальше – я не знал.
пробирки 1…6
Охранника звали Маурисио – это выяснилось, когда он вошел в дом, а жена подбежала и сказала:
– Маурисио!
Я все еще был в вонючей сумке. Тогда он вытащил меня наружу, и она снова сказала:
– Маурисио!
Обе реплики являлись законченными предложениями и не имели ничего общего.
– Это ребенок, – сказала она.
Маурисио, надо отдать ему должное, ничего не ответил.
– Тот мальчик, которого ты стережешь?
– Собирай вещи, – сказал Маурисио.
– Вещи?
Маурисио кивнул. Воистину он был человек немногословный.
– Маурисио?
– Быстро.
Розенде не пришлось объяснять ситуацию. Она засобиралась. Я сидел на диване в гостиной и смотрел телевизор с выключенным звуком. На стене висела икона Христа, обои над ней отклеились.
Розенда была маленькая женщина, несколько пухлая, мягкая на вид. Мне нравилось видеть ее грудь сквозь тонкую белую блузку. Я проголодался, но момент для записки был неподходящий. Тем более, Розенда уже и так распереживалась.
– Маурисио? Куда мы едем?
– В Мексику.
peccatum originale
MA: Ну и что ты собираешься делать?
ИНФЛЯТО: О чем ты?
MA: Я знаю про твои похождения.
ИНФЛЯТО: Какие похождения?
MA: He принижай мои мыслительные способности. Ты вовсе не умный. На самом деле ты лопух.
ИНФЛЯТО: По-моему, сейчас не лучшее время для разговора.
MA: Когда будет лучшее время для разговора?
ИНФЛЯТО: Ну тогда слушай. Я устраиваюсь в Университет Техаса.
MA: Да знаю я.
ИНФЛЯТО: Ты не можешь знать.
MA: Из Техаса звонили, потому что в твоем резюме пропущена третья страница.
ИНФЛЯТО: Ты мне не сказала.
MA: A как бы я сказала? Я ведь не знала, что ты туда устраиваешься. Но страницу отослала, да.
ИНФЛЯТО: Эта история с Ральфом…
MA: Пошел в жопу. Ральф – это тебе не предлог. Ральф здесь ни при чем. По-моему, ты о нем даже не жалеешь. Ты как будто рад, что он пропал. Ты его боялся.
ИНФЛЯТО: Это неправда.
MA: Это правда. Пока он был безмозглый младенец, ты не возражал. Тебе нравилось подбрасывать его в воздух и все дела. Но как только он дорос до твоего уровня, ты наложил в штаны.
ИНФЛЯТО: В пятницу я еду в Остин на собеседование.
MA: Прекрасно. Надеюсь, тебя возьмут. Бэмби тоже туда переезжает?
ИНФЛЯТО: Ева.
MA: Ну. Я слушаю.
мэри мэллон
Полковник Билл расхаживал по лохматому ковру в своем пентагонском кабинете, бормоча, ругаясь и потрясая короткой клюшкой для гольфа. В зубах он сжимал трубку, и слова плыли вокруг нее. Он подошел к столу, ударил по кнопке связи и заорал:
– Гелминт! Живо ко мне!
Помощник полковника, лейтенант Гелминт, вошел в кабинет и съежился у двери – тем самым он спас лоб от клюшки.
– Гелминт!
– Сэр?
– Что еще слышно из этой долбаной пародии на тюрьму «строжайшего режима»?
– Ничего, полковник. Охранник исчез. В его доме пусто.
– Охранник, э? Что нам известно об этом человеке? Он мне попадался на глаза, но будь я коровьим выменем, если его вспомню. Дурной знак. Я не про себя, я про него. Только вражеский агент умеет так слиться с фоном.
– Его зовут Маурисио Лапуэнте. Женат на некой Розенде Пас. Родился в Эль-Пасо, но, насколько нам известно, все родственники умерли.
Полковник Билл ткнул в Гелминт пальцем:
– Вот видишь – надо было кидаться, как на красную тряпку. Сраный мексиканец без родственников? Здесь кто-нибудь думать будет, кроме меня? А что с женой?
– Про нее ничего нет. Возможно, она из Мексики.
– Мне это не нравится, Гелминт. Знаешь, чего я хочу?
– Чего, сэр?
– Я хочу начистить кому-нибудь рыло! Короче, шугани этих лоботрясов из их лоботрясины, пусть перекроют дороги, вышлют вертолеты и мобилизуют собак. Но мне нужен мой мальчик! Вы вникаете, мистер?
– Так точно, сэр.
– Ты знаешь, что может произойти, если этот малолетний шпион попадет в руки кому не надо и станет их малолетним шпионом? Да это будет конец света в нашем понимании. Теперь, когда каждый, кто угодно, может свободно шататься по всей стране – только держись. А он же, блядь, машина, Гелминт, генетический перекос. Младенец, который умеет читать. Он читает! Хотя бы поэтому его надо убить, младенец он или нет. Знаешь что, издай приказ нашим агентам на местах. Ребенка надо вернуть. Но если нам он не достанется – пусть не достанется
– Так точно, сэр.
Полковник Билл бросил клюшку в сумку для гольфа, лежащую в углу кабинета, и пробормотал:
