вести речь об активной форме типа как человека, желающего быть свободным не от чего-то, но для чего-то, который желает «достичь более надежной безопасности, нежели та, которую можно обеспечить исключительно силой оружия», и, следовательно, стремится «дать высшую оценку отдельным установлениям, наукам и видам деятельности на основе жизни, достигшей прямого осознания собственных возможностей». Тогда «типичные формы предстанут в виде системы, обладающей тщательно разработанными, точными и адекватными характеристиками, при помощи которой „гештальт“ будет отражать себя в подвижной и многообразной реальности. Тогда не останется ни одного частного вида деятельности как умственного, так и физического уровня, каковой не был бы ограничен и одновременно усилен своим служебным положением».
Национализм и социализм как подготовительные формы представляют собой нечто большее, нежели концепции, созданные XIX веком и, следовательно, идейно принадлежащие прошлому. Вклад в мир работы вносят не борьбой за свободу против государства, но путем утверждения особого понимания свободы, в котором господство и служение составляют одно и то же. Юнгер указывает отдельные формы, предвосхищающие такое понимание, которое существенным образом изменяет первоначальные общественно-политические принципы, исповедуемые национализмом и социализмом. Поэтому хотя Юнгер и не исключает возможности появления на подготовительной стадии авторитарных форм, могущих понадобиться для обуздания сил, высвобожденных процессом мобилизации и распадом предшествующих единств, тем не менее он не считает, что в данном случае уместно говорить о диктатуре. По его мнению, диктатуре нет места там, где свобода и служение являются одним и тем же. Учитывая, что такие определения, как «рабочая демократия» или «рабочее государство», могут вызвать определенные недоразумения, вследствие того смысла, которые они обрели сегодня, для адекватного понимания подлинной мысли автора, возможно, уместнее воспользоваться такими определениями, как органическое или функционально-иерархическое государство. Так, говоря о собственности, Юнгер замечает, что вопрос идет не столько о ее защите или отрицании, в соответствии с теми или иными морально-идеологическими убеждениями, сколько о ее оценке с точки зрения того вклада, который она вносит в тотальную мобилизацию. «Частная инициатива перестает вызывать возражения, когда ей придают ранг специального характера работы в рамках общего процесса», который к тому же не имеет ни малейшего сходства с процессом государственной бюрократизации, даже если государство мыслится как субъект тотальной мобилизации и тотального характера работы. Вкратце Юнгер указывает также на необходимость реформы парламентского института, нацеленной на его преобразование в технико-корпоративном направлении. Поэтому, несмотря на то значение, которым в терминологии Юнгера обладает выражение «тотальный», его общая ориентация явно не имеет «тоталитарной» направленности. «Органическая конструкция государства не произвольна, — говорит Юнгер, — она не предназначена к осуществлению утопии, в ней ни одно лицо или группа лиц не могут занять определенное положение или быть призваны к исполнению неких задач, им не соответствующих. Ее будет определять метафизика мира работы, а решающую роль будет играть то, в какой степени ответственные силы отражают гештальт, то есть утверждают тип по ту сторону ценностей как индивида, так и массы». Строго говоря, здесь даже нет смысла говорить о насильственном «захвате власти»; новый стиль будет революционным сам по себе, сам являя собою власть.
Поэтому Юнгер утверждает, что предлагаемый для переходной стадии тип государства «нельзя смешивать с диктатурой, даже если он использует технику плебисцитов. Чисто диктаторскую власть способна осуществлять любая сила; рассматриваемая же здесь система может быть реализована только типом в его активной форме. Типу не дозволено прибегать к произволу. Его власть ограничена средствами и задачами мира работы, и его приход к власти оправдан условиями, которые фактически противоречат бюргерскому пониманию свободы и соответствующему образу жизни».
В какой конкретной форме в зависимости от обстоятельств произойдет переход к новому типу политического единства, для Юнгера — несущественно; этот переход может быть осуществлен как министром, так и партийным вождем, в котором внезапно проявится тип в своей высочайшей форме, национальным или социал-революционным движением, сословием военных или даже чиновников, которые сумеют повести реорганизацию в соответствии с новым законом органической конструкции. «Нет никакой разницы, произойдет „захват власти“ на баррикадах или путем хладнокровного исполнения конкретного рабочего плана. Наконец, неважно, произойдет этот переворот под рукоплескания толпы и во имя триумфа коллективистского мировоззрения или его будут приветствовать те, кто усмотрит в нем торжество личности, сильного человека». Важен только конечный результат, его объективное значение в общем процессе развития. Важно установление органической системы, а не «гражданского общества», то есть системы, где на смену общественному договору и конституционным правам придет рабочий план, где принцип бытия в действии обретет силу закона, где каждый будет занимать четко определенное и надлежащее ему положение, ощущая радость и свободу от своей вовлеченности в действие. «Тип обретет чувство ответственности перед лицом своих высших возможностей, то есть перед тотальным характером работы, когда новые структуры достигнут максимального единства».
Таким образом, основным фактором предвещаемого переворота станет «поворот активного типа к государству», то есть пробуждение в нем политического призвания. Тогда «партии, движения и учреждения начнут преобразовываться в органические конструкции — в те новые формы единства, которые можно, пожалуй, назвать орденами и для которых характерна культурная связь с гештальтом рабочего. Таким образом, новой аристократией, овладевающей решающими духовными и техническими средствами, могут стать такие образования, как объединения бывших фронтовиков, армия, социал-революционная партия. Различие между величинами подобного рода и партией старого стиля очевидно. Здесь требуется подготовка и отбор человеческого материала, между тем как партия стремится исключительно к вербовке масс». Обращаясь к понятию «орден», Юнгер тем самым возвращается к возможности такого воспитания человека, которое налагает отпечаток даже на его физические черты, — возможности, доказанной как военными, так и религиозными традициями. Впрочем, он находит необходимым уточнить, что в данном случае подразумевает нечто совершенно иное, нежели «фантазии об отборе и улучшении расы, которые занимали видное место уже в первых политических утопиях». В сущности можно сказать, что здесь имеется в виду понятие элиты, расширяемое также на экзистенциальный уровень. Формирующее действие должно иметь строгий характер. Необходимы такие школы, «где человек увидит в работе стиль жизни и власть, а чисто экономический момент отойдет на задний план, обретет подчиненное положение». Точно так же в другом месте Юнгер говорит, что «речь идет не столько о презрении к разуму, сколько о необходимости его подчинения себе». Например, среди прочего следует выработать «более тонкий инстинкт относительно того, что нужно знать, а чего — не нужно». В другом месте автор говорит об элите как о «своего рода гвардии». Здесь возникает естественная аналогия с теми «стражниками» платоновского государства, которых кто-то определил как «вооруженное сознание государства». Одной из основных задач этой отборной группы станет создание «органической конструкции из вовлеченных в безграничное движение масс и энергий, которые высвободил процесс разложения бюргерского общества». Сюда же относится вопрос о надлежащем и последовательном использовании в антииндивидуалистических и антианархических целях средств формирования общественного мнения (печать, радио, кино и т. п.), усовершенствованных и обладающих большей мощью благодаря развитию техники «в пространстве, где возрастает одновременность, однозначность и предметность переживания». Действительно, в различных областях эти средства сегодня стали «свободными» в том смысле, что ими распоряжаются частные группы и силы, нередко безответственные и склонные к злоупотреблениям (на наш взгляд, поучительный пример этого являет собой современная Америка). Здесь Юнгер возвращается к сказанному им ранее по поводу техники в целом — я именно к тому, что иное органическое использование новых средств возможно лишь для типа, «поскольку только он обладает метафизической связью с техникой, надлежащей гештальту», и может считать своим новый объективный язык, соответствующий техническим средствам. Именно благодаря этому, типу открываются перспективы для формирующего действия, недоступного для какого бы то ни было свободного мнения, которое «накладывает свой отпечаток даже на выражение лица и интонацию голоса». Мы не будем задерживаться здесь на двойственном и опасном характере подобных возможностей, что многократно подтверждено опытом как прошлого, так и настоящего. Очевидно, что вся система Юнгера строится на оптимистическом допущении, то есть на идее, согласно которой рассмотренные структуры взломают границы мира абстрактной и индивидуалистической буржуазной свободы лишь ради того, чтобы перейти в услужение другим силам, коренным образом отличающимся от
