переживания, основанного на взаимном тяготении между полами, центр тяжести всякой любви.
Конечно, в любви могут сыграть свою роль утонченность, преданность, верность, дух самопожертвования, возвышенные проявления чувств. Но этого, как и 'чистой биологии', мало. С экзистенциальной точки зрения все это - 'другое', любовное двойничество, которому не хватает 'воплощения', по привычке именуемого 'физическим' влечением, следствием которого является соединение тел и потрясение собственно полового соития. Это характерно как раз для такого момента, которому свойственна, если можно так выразиться› излишняя поспешность, быстрый переход к действию и завершение в кульминационной точке оргазма, являющемся естественным 'terminus ad quem' всего эротического переживания. Когда мы охвачены 'физическим' притяжением, в нас пробуждается половой зов, наиболее глубокие, стихийные слои нашего существа приходят в движение. Увы, самая возвышенная любовь между разнополыми существами невозможна, в некотором роде ирреальна без такого вот досадного, казалось бы, случая 'короткого замыкания', наиболее грубая форма проявления которого - оргазм. Но в нем же спрятано и метафизическое надличное измерение пола… Конечно, 'чистая' любовь может также вывести за пределы индивидуального, например, когда любящий просто жертвует собой ради любимого. Но как склонность духовная, она начинает в этом случае 'плодоносить' иначе, на ином уровне: не в особом ощущении, а, так сказать, на реальном изломе бытия. Глубины же, повторим, приводятся в движение только действительным соединением полов.
Очень часто такие формы 'чистой' любви, как простая симпатия, нежность, жалость, замещая собою проявления сексуальности, не представляют ничего иного, нежели сублимацию, замещение или даже извращенную инфантильность. Это, правда, в большей степени интересно для психоаналитиков, но и нам придется это иметь в виду.
Следует также отвергнуть взгляд, что переход половой любви в социальную и интеллектуальную, связанную с брачно-семейными отношениями, есть некий 'прогресс'. С экзистенциальной точки зрения это как раз 'падение'. В любви формализованной связь с ее собственно изначальной силой или будет утеряна вовсе, или удерживается 'по привычке'. Как мы в дальнейшем увидим, любовь, перенесенная в такую плоскость, в плоскость 'человеческого, слишком человеческого' (Ницше), является ничем иным, как суррогатом. Метафизически в такой любви человек создает себе иллюзию растворения, хотя он, напротив, нуждается в утверждении и в онтологической интеграции, которые составляют главную и бессознательную основу полового влечения Шиллер писал: 'Страсть проходит, любовь должна остаться'. На это можно смотреть как на что-то естественное, а можно увидеть и одну из драм человеческого существования. Ибо только страсть может вести к 'сверкающему мгновению единства'.
5. Эрос и инстинкт продолжения рода
Соображения, развитые далее, должны свидетельствовать о крайней силе энергии пола, если, конечно, эротическое переживание целостно и не раздроблено. Сразу отметим - для нас совершенно неприемлема не только сексология биологического направления, но и усилия тех, кто в духе бунта Руссо против 'цивилизации' в защиту 'природы' сегодня проповедуют почти что религию секса и плоти вместо или против Евангелия. Наиболее известный представитель подобной тенденции - Д.Г. Лоуренс. Его точка зрения прекрасно изложена Олдосом Хаксли в романе 'Контрапункт', где устами Чемпиона говорится: 'Вовсе не 'естественные' желания и аппетиты придают облику человека звероподобность'. И добавляет: 'Нет, звероподобность, пожалуй, не верное слово, оно содержит в себе прямое оскорбление животным, скажем лучше, вменяет им человеческую испорченность и греховность. И виновником этого - наше воображение, наш интеллект, наши принципы, образование, традиции. Предоставим инстинкты самим себе, и они не сделают ничего дурного'. В большинстве своем средний человек гнушается как тем, кто, удаляясь от 'центральной нормы человечества', слишком плотолюбив, так и тем, кто, отвергая плоть вовсе, 'слишком духовен'. Но Лоуренс как бы отвечает: 'Моя религия это вера в кровь и плоть - она мудрее интеллекта'. [6] Тем более странно, что иногда этому автору удается сказать нечто не вполне банальное, вроде вот такого: 'Есть Бог Отец, непостижимый, непознаваемый. Мы несем его во плоти, в женщине. Она - дверь, в которую мы входим и через которую появляемся на свет. Через женщину мы возвращаемся к Отцу, подобно тем, кто ослеп и обезумел, видя чудо Преображения'. Лоуренс чувствовал мистику крови. Но в целом такая экзальтация ведет к двусмысленным искажениям. Пеладан справедливо писал: 'Реализм в любви не менее абсурден, чем в искусстве. Подражание природе в эротике становится подражанием скотине'. [7] Всякий 'натурализм' есть деградация. Ибо только выделяющее человека из слепой природной стихии можно считать естественным, и не всеестественное' присуще животным. 'Реализм' противен всей глобальной иерархии жизни.
Человеческая любовь, человеческий секс, если принять за 'норму'1 животный мир, - извращение. По смыслу слов героя Лоуренса природное бытие для человека тождественно денатурализации. Человеческий секс совсем иной. Он свободен от сезонных периодов, впрочем, не без 'умысла' в меньшей степени у женщин.
В любое время, не важно какое, человек может желать и любить; и это является естественной чертой его любви.
Когда говорят, что секс есть физиологическая потребность человека, делают ошибку. Человек может без него жить. В сущности, у человека никогда не бывает 'физического' полового желания; по сути, желание человека всегда психическое, желание же физическое только 'отблеск'. Только у очень примитивных людейдело обстоит несколько иначе. 'Круг событий' для них замыкается слишком быстро - остается чистая похоть, иногда - еще одно, тоже животное, желание, о котором сейчас и пойдет речь.
Сексология, наряду с прочими мифами, создала миф об 'инстинкте размножения' как основе эротизма. По их мнению всю жизнь определяет инстинкт самосохранения и инстинкт продолжения рода. Это якобы фундаментальные силы, связанные с родом, и действенные у человека не менее, чем у животных. Ограниченность и плоскостность этой теории ясна из невольного саморазоблачения позитивистов вроде Морселли [8], доказывающих будто индивид борется за существование и питание, чтобы размножаться и размножается ради сохранения вида. Так высшей целью становится некая 'непрерывность универсальной жизни'.
Нам нет нужды вообще говорить об 'инстинкте самосохранения'. Тем более указывать на проявления, его не только нейтрализующие, но и упраздняющие вовсе, разъяснять отсутствие какого-либо отношения этого инстинкта к 'конечным целям рода'. Как раз так называемый 'инстинкт продолжения рода' может ставить первый инстинкт под вопрос, а то и вообще делать пусть заботу о собственном здоровье и благополучии.
Последний же - представляет собой абсолютно абстрактную экспликацию полового импульса, его морально-психологическое оправдание в мире условностей. И можно сказать, что концепция 'инстинкта размножения' как неотъемлемо присущего человеку - лишена всякого основания. У человека 'инстинкт' и сознательное деяние нераздельны. Но, как содержимого сознания, инстинкт размножения не существует, момент 'воспроизведения' не фигурирует вовсе не только в половом желании как переживании, как опыте, но и в его развитии как собственно желания. Знание того, что половое желание и эротизм, особенно, когда они ведут к единению мужчины с женщиной и могут дать место рождению нового существа - есть знание а posteriori. Никто не занимается любовью специально чтобы родить. Рождение ребенка - одно из возможных
