исключением случаев тяжелого голода, никогда не подчиняет человека целиком. Не так в случае половой жажды - в нормальных социальных условиях относительной сытости именно она глубочайшим образом влияет на все проявления эмоциональной, моральной, интеллектуальной и даже духовной жизни. Нет иной жажды, так глубоко затрагивающей все существо, как жажда половая - она не исчезает с простым ее утолением, но всегда складывается в тот или иной 'комплекс', существующий вне зависимости от непосредственного удовлетворения чисто физической потребности.
Общим местом является 'трансцендирующая' роль любви. Она рушит границы каст и традиций, превращает во врагов людей одной крови и идей, отрывает детей от отцов, ломает самые устойчивые и священные связи и институты. Вспомним драматические ситуации внутри дома Габсбургов и судьбы Британской короны; а вот пример из литературы - влюбленный в Миранду шекспировский Фердинанд готов отказаться от королевского достоинства и стать рабом Просперо; но, конечно, все превозмогающая сила любви отнюдь не только предмет художественной фантазии или похождений опереточных принцев. Сексуальные проблемы Генриха VIII не в последнюю очередь повлияли на возникновение англиканства; и невозможно не признать, что важнейшую роль в возникновении Реформации сыграла сексуальность Лютера, не выдержавшего монастырской дисциплины. Если Конфуций утверждал, что улыбке женщины можно верить скорее, чем справедливости, если Леопарди в 'Первой любви' признавал эрос силой, способной подавлять даже тщеславие и вовсе презирать всякое иное удовольствие, если классический миф рассказывает, как Парис под знаком Афродиты предпочел красивейшую из женщин власти и высочайшей мудрости, предложенных ему Афиной-Минервой, и даже несметному богатству Геры-Юноны. 'Я более рад, о дева, одному твоему взгляду, одному слову, нежели универсальному знанию,' - говорит Фауст. Из древних времен доходит до нас соблазнительный глас Мимнер- мы: 'Без Афродиты золотой жизнь не подлинна'. [105] Сексология также утверждает, что 'любовь, эта рвущая все связи страсть, подобна вулкану, который из бездны своей взрывает и поглощает в себе все: честь, благополучие и здоровье'. [106]
С психологической точки зрения можно, конечно, отметить и положительное действие любви. Еще Платон признавал, что совершить нечто постыдное постыднее всего именно в присутствии любимого: 'И если бы возможно было образовать из влюбленных и возлюбленных государство или, например, войско, они управляли бы им наилучшим образом, избегая всего постыдного и соревнуясь друг с другом; а сражаясь вместе, такие люди даже и в малом числе побеждали бы, как говорится, любого противника: ведь покинуть строй или бросить оружие влюбленному легче при ком угодно, чем при любимом, и нередко он предпочитает смерть такому позору; а уж бросить возлюбленного на произвол судьбы или не помочь ему, когда он в опасности, - да разве найдется на свете такой трус, в которого сам Эрот не вдохнул бы доблесть, уподобив его прирожденному храбрецу? И если Гомер прямо говорит, что некоторым героям 'отвагу внушает бог', то любящим дает ее не кто иной, как Эрот.' [107] Можно много говорить о том, как любовь и женщина вдохновляют людей на возвышенные поступки, хотя романтическая литература тут все-таки преувеличивает. И если в обычной речи влюбленных мы встречаем слова 'нет такой вещи, какой бы я для тебя не сделал', то они всего лишь отголосок языка средневековой рыцарской любви, во имя которой предпринимались сражения и опасные приключения, а мужчина жертвовал собой ради женщины, посвящая ей и славу и честь. Конечно, надо отделять любовь, ставящую целью овладение женщиной, от высокой, творческой, самопреодолевающей любви - своего рода искупительной жертвы: только о такой любви и может здесь идти речь. [108]
Однако для нас важны примеры негативного действия любовной страсти, взрывающей мораль и основные ценности существования. Сошлемся снова на Платона, рассказывающего, 'как ведут себя порою поклонники, донимающие своих возлюбленных униженными мольбами, осыпающие их клятвами, валяющиеся у их дверей и готовые выполнить такие рабские обязанности, каких не возьмет на себя последний раб'. [109] Такого обожания от своих подданных не требует самый развращенный тиран. При этом 'тебе не дадут проходу ни друзья, ни враги: первые станут тебя отчитывать, стыдясь за тебя, вторые обвинят тебя в угодничестве и подлости; а вот влюбленному это все прощают…' [110] В этике арийцев высшая добродетель - верность, и нет ничего омерзительнее, чем ложь. Но ложь, которая в исключительных случаях допустима ради спасения человеческой жизни, также почему-то допустима в человеческих отношениях. Критерий дозволенности, fairitess, приобретает своеобразную окраску: all is fair in love and war. Клятва теряет святость: 'по мнению большинства, боги прощают клятвопреступление влюбленному, поскольку, мол, любовная клятва - не клятва вовсе и боги и люди предоставляют влюбленному любые права,' - утверждает Платон. [111] А вот Овидий: 'Юпитер с небесных высот смеется над клятвами влюбленных - он хочет, чтобы они остались без последствий, чтобы зефиры и ветры унесли их вдаль'. 'Женщины превращают добродетель в мошенничество и губят веру, верность же перед их лицом постыдна.' [112]
Все это свидетельствует о присутствии в любви чего- то абсолютного, превыше всех добродетелей; вот почему мы часто видим ее по ту сторону добра и зла. Последний смысл страсти, толкающей мужчину в женские объятья, - жажда бытия в его трансцендентном смысле, того самого, что незримо утверждает каждый день жизни обыденной, наполняя его и делая понятным. Но делая понятным и иное - как и почему элементарная, неделимая сила эроса толкает человека к самоубийству, убийству или безумию. Миражи профанической любви, то есть такой, которая не способна вывести человека на более высокие планы бытия через соединение с другим полом, становятся навязчивым маревом, мороком - вне объекта любви жизнь теряет не только привлекательность, но и самый смысл, превращаясь в отвратительную, тоскливую текучку. Потеря любимого существа, его смерть или измена становятся всепоглощающей болью. Это отчетливее других высветил Шопенгауэр [113]: предельно точна его констатация нахождения силы любви по ту сторону индивидуального существования; тем более абсурдно его представление о всесилии 'гения рода', трагическая иллюзия мыслителя. Позитивный взгляд Шопенгауэра на решение проблемы заключается в осознании того, что разрушительная и все превозмогающая сила любви не эмпирична и не психологична, но трансцендентна, и в конечном счете взрывает не конечную индивидуальность, но бытие внутреннего человека; любовное потрясение затрагивает не периферийные чувства, но бессмертное 'ядро' с его жаждой 'бытия', точнее, утверждения в бытии, озаренном эросом и магией женщины.
Но не только любовь входит в подобное сексуальное переживание-потрясение - составными частями его являются ненависть и презрение. Встречаются ситуации, определение которым дал один из персонажей Бурже: любовь - это звериная ненависть в промежутках между объятиями. [114] Элемент ненависти является одним из глубочайших составных любви, причем не в экзистенциальном, а в метафизическом смысле - мы уже говорили об этом в предыдущей главе. С другой стороны, среди возможных путей трансценденции, упомянутых в §12, следует
