площадка, на которой стоит большой каменный жернов. Вокруг жернова горят четыре масляных светильника, в начале каждой дороги стоят ослепленные воины Нагов – их глаза изуродованы шрамами ожогов. Каждый из них держит в руках сосуд, похожий на кувшин. С началом барабанной дроби все четверо медленно начинают двигаться к центральному жернову.
Сомкнувшись посредине, они ставят кувшины у светильников и так же медленно садятся, сложив перед собой ноги. Трое медленно вертят верхнюю часть жернова за специальные вбитые в камень деревянные клинья, а четвертый льет жидкость из кувшина в центральное отверстие на жернове. Зеленая жидкость по неглубокой канавке течет в один из бассейнов, и воины крутят жернов, пока не закончился поток, потом льют воду из другого кувшина, и алая вода бежит в другой бассейн. Потом потекла желтая и фиолетовая, и только после этого воины встали и так же медленно удалились.
И тут, наконец, звучит музыка для танца Апсары – музыка, которую я слышала много-много раз, но никогда она не исполнялась таким огромным количеством инструментов – так полно, так проникновенно.
Начинают барабаны сампхо, чхайям и двойные литавры ско-тхом, вместе с цимбалами они проговаривают ритм танца. Мелодию ведут гобой пей о и камышовая флейта кхлой. За ними вступают лютни тяпей и кхе, а также чем-то похожие на скрипки тро-кмае.
Кажется, что инструменты звучат со всех сторон, но музыкантов нигде нет.
Дальше мое сознание перестает существовать, я становлюсь энергией моего танца. Я вижу, как из четырех бассейнов поднимаются огромные королевские кобры и как, раскрыв капюшоны, следят за мной и потом так же неслышно скрываются в воде. Это значит, что я начала свой танец безукоризненно и божества, вызванные танцем, успокоили их.
Музыка становится чуть тише, и в главной галерее появляется голова, а за нею еще шесть. Это священный семиголовый Наг. Горя черной чешуей с яркими желтыми полосками, он спускается по лестнице вниз, в то время как его хвост все еще за пределами храма – настолько он огромен. Кажется, Наг стоит на месте, а его шкура в геометрическом узоре струится в обратную сторону. Достигает жернова и поднимается до тех пор, пока семь его голов не поравнялись со мной. Тут он останавливается.
У Нага нет век. Его глаза покрыты прозрачной оболочкой, которую при линьке заменяет новая. Наг не мигает, что дает ему преимущество.
Расположенные возле глаз рецепторы улавливают тепло, исходящее от моего тела. Язык постоянно будто пробует пространство вокруг.
Я продолжаю танцевать, но взгляд свой отвести от него не могу. Я вижу свой танец, отраженный в его огромных желтых глазах с узкими, вертикально стоящими зрачками.
Это долгий поединок – красоты и силы.
Я вижу, как спадает его капюшон и он становится чуть ниже – это значит, что я не слабее и что он не чувствует во мне запах страха.
Неужели я смогу вернуться? Неужели я смогу освободиться? И тут я вспомнила Даро.
Милый, добрый Даро, я не выполнила того, о чем он мне говорил – я виновата в его смерти, и слезы откуда-то издалека начинают подниматься к поверхности, а я всеми силами пытаюсь их сдержать. Апсара не может замутить своего взгляда.
И тут я сбиваюсь с ритма – на какую-то долю секунды или даже меньше, или сердце мое бьется чуть быстрее ритма... Что-то, почти неуловимое во мне, выходит из гармонии со звуком, – Наг лениво отклоняется назад, будто чуть взмахивает головой, и делает молниеносный бросок вперед. Перед моими глазами мелькает нежно-розовая пасть, и два острых зуба вонзаются в мое плечо и лопатку – я чувствую, как несколько раз сжимаются челюсти, и зубы как дугообразные иглы, освобождаясь из мешков, все глубже входят в мое тело.
Все закончилось... Но это было и не важно. Я сделала ошибку, и получила дозу расплаты. Сейчас я усну, и все закончится. Все.
И мне совсем не страшно. Потому что так нужно. Никогда не любила уколы – но сейчас это совсем не важно.
Как мягко зубы прошли сквозь ткани. Как быстро мутная жидкость яда течет в кровь. Теперь придет сон. Сладко ноет там, где должно быть сердце.
Куда-то уходят мысли. В голове растет протяжный гул. Сознание меркнет – будто на черном асфальте тает маленькая снежинка. Сначала становится прозрачной, потом тонкой, а потом и вовсе исчезает.
Все превращается в черное ничто...
И потом, наконец, я вижу себя. Я лежу на крутых ступенях храма, широко раскинув руки. Чуть растрепалась прическа, рассыпались бусы, и на парчовой повязке растекаются пятна. По ровному лбу от виска течет алая струйка. У меня высокие скулы и убегающий с них румянец. Ресницы темные и густые, пухлый рот, длинная шея, в мочке уха несколько проколов и тяжелые серьги, глаза смотрят в небо – они зеленого цвета. Какая же я красивая.
Лернер, я наконец абсолютно счастлива.
ЧЕТЫРЕ ВРЕМЕНИ ГОДА
– Постоянно какая-то борьба. Каждое утро нужно вставать. Брать себя в руки... Уламывать тело... И проявлять волю. А у меня нет агрессии для этой борьбы. Я думать могу, а бороться – нет... Я многое уже поняла в этой жизни... Хотя и не все получается объяснить...
Девушка отпила из чашки. У нее были длинные волосы, лилейно-белые, сияющие на солнце радужным бриллиантовым переливом. Казалось, что каждое движение ее головы должно сопровождаться хрустальным звоном.
Тощий официант вытер нос и кивнул, расставляя стулья. Прищепками закрепил скатерти: их трепал ветер. Проверил, не качаются ли столы, укрепил их деревянными колышками. И только когда все закончил, вернулся к девушке и присел напротив, на самый краешек стула.
После вчерашнего у него болела голова и хотелось спать.
Открытая терраса ресторана выходила к морю. Дул ветер, посетителей почти не было.
– Вы знаете... Вот, например, эти грибы по-венгерски. Как, по-вашему, я их ем?.. Сейчася не особенно голодна – я и выбираю грибочки самые крепенькие и ровненькие в первую очередь... Рассуждая так: не доем я, например, – останутся самые плохонькие, которые и бросить-то не жалко... Ведь самые хорошие я уже съела... Вот так и Судьба! Вы замечали, часто говорят... Почему, мол, лучших раньше времени на небеса забирают... Да просто Она не голодна и берет что попривлекательнее... Для удовольствия... Вот... И не сомневайтесь, именно так все и происходит. Ну все... Что вы смотрите?.. Дальше мне уже неинтересно думать. Потому что дальше я не разбираюсь.
Она вздохнула и провела пальцем по подбородку.
– Да что вы так смотрите? На что? На волосы? Господи, да при чем тут мои волосы? Зачем вы все заставляете меня страдать?.. Зачем?.. Мне и так постоянно страшно и одиноко... Есть люди, как вы, очень жестокие! Вы ведь только волосы мои любите и то, что на лице – нос, губы, всякие линии... Вот скажите, вы ведь на стене в доме своем повесили бы мой портрет?
Официант кивнул и поднялся.
– Это-то и ужасно! Что вы... Да и все... Вкладываете какой-то смысл в мои волосы, в мое лицо... А я говорю – это ложь! Это не суть!..
Он опять кивнул, развернулся и пошел к кухне.
– Я хочу, чтобы все действительно слушали меня! Что у меня внутри! А вы все снаружи! Просто все безумные вокруг! – Она отвернулась к морю и закончила тихо: – Разве важно про волосы...
Позже, в тот же вечер, девушка с красивыми волосами сидела в комнате, заставленной тяжелой мебелью. Занавеска на окнах мутно пропускала свет фонарей. В зеркало с потрескавшейся амальгамой было воткнуто множество фотографий. С них напряженно смотрели ретушированные лица. Напольные часы время от времени били сиплым перезвоном. В центре комнаты, под абажуром вокруг круглого стола кроме нее сидели: ее родная бабушка, младшая сестра-подросток и их соседка. Перед каждой из них лежали потертые картонные карточки. Они играли в лото.
– Девять! Слышите? Девять! Так что это за фильм? – Сестра-подросток потрясла в воздухе бочонком с
