признал свое звание.
Только в марте следующего года, и то благодаря очередной попытке побега, его тайна была раскрыта. К тому времени я сам стал офицером службы охраны и до тех пор так и не был удовлетворен объяснением того, как именно бежал лейтенант Дэвис-Скурфилд. Однажды вечером в конце месяца караульный на мостике, выходящем на блок старших офицеров, заметил, как в одно из окон втащили веревку. По его донесению полицейский отряд ринулся в эту комнату и, разумеется, ничего не нашел, за исключением подпиленных решеток. Судя по всему, кто-то выбрался наружу, но где он был теперь?
Под окном, от арки (которую охраняли) к гауптвахте, между блоком старших офицеров справа и высокой внешней стеной слева, тянулся маленький подъездной дворик. Часовые день и ночь дежурили на переходном мостике на внешней стене над еще одной террасой внизу, раскинувшейся на расстоянии тридцати футов от верхнего края этой стены.
В подъездном дворике, примерно пятьдесят на десять ярдов, никого не видели ни наши люди на гауптвахте, ни часовые у арки. А убежал ли кто-либо вообще? Или это просто шутка?
Я приказал провести
«Что вы здесь делаете? – спросил я. – У вас нет шансов – это бомбоубежище».
«Я знаю, – ответил Паркер. – Мы думали, там будет второй выход. Два пути – правило в Германии, один в бомбоубежище, один из него. А это место какое-то неправильное. Здесь только одна дверь. Говорю вам. Это против правил».
Я рассмеялся и обыскал их, но ничего не нашел. В убежище я отыскал отвертку и небольшую кучку золы, скорее всего, бумажные деньги и пропуска, которые они сожгли, обнаружив, что отсюда не было иного выхода, кроме как через дверь, в которую они вошли. Должно быть, воспользовавшись тем, что часовой на воротах на секунду отвлекся, и положившись на удачу относительно того, куда смотрели караульные из окна гауптвахты, они спустились из окна по веревке, открыли дверь и попали в подвал. Легкий угол в здании блока старших офицеров скрыл их от наблюдения с гауптвахты, зато с арки они были как на ладони. Должно быть, стоявшего там часового кто-то отвлек.
Назад в лагерь я отпустил только Паркера; личность его компаньона вызывала у меня определенные подозрения. Он сказал, что был лейтенантом Бартлеттом. Я в этом сомневался и, послав за его удостоверением личности, расспросил его обо всех указанных на нем личных подробностях. Хотя он и назвал их все правильно, его лицо не очень соответствовало изображению на фотографии. Я поместил его в одну из камер арки.
Подозрения меня не покидали, и я послал полицейский отряд найти настоящего лейтенанта Бартлетта. Они вернулись с офицером, которого, по их утверждению, знали как Бартлетта. Но он заявил, что его звали Кэмп. Этот второй офицер Кэмп намного больше походил на Бартлетта на фотографии, чем мнимый Бартлетт, стоявший сейчас передо мной.
Переведя взгляд с одного на другого, а потом опять на фотографию, я снова отправил полицейский отряд в лагерь – на этот раз с приказом разыскать офицера, которого они знали как Кэмпа. Они вернулись с Кэмпом, и я тут же спросил его: «Кто вы?» – «Кэмп», – ответил тот.
В этот момент первый Кэмп (которого привели как Бартлетта) обратился ко второму Кэмпу: «Разве тебя не предупредили?»
Я уже было начал путаться во всех этих личностях и офицерах, но тут мне все стало ясно. Третий человек был настоящим Кэмпом, а второй – настоящим Бартлеттом. Вопрос заключался в том, кем являлся первый заключенный, тот, которого я поймал вместе с Паркером. Бартлетт содержался под арестом недавно. Унтер-офицер, отвечающий за камеры, поклялся, что человек, утверждающий, будто его зовут Бартлетт, не был Бартлеттом, который сидел в камере. Я приказал ему просмотреть список имен в книге арестов и постараться припомнить лицо каждого из заключенных. Дойдя до лейтенанта Майкла Харви, отбывавшего свой срок двенадцать месяцев назад, он остановился. «Человек перед вами, – сказал он, – не Бартлетт, а Харви».
Все документы и сведения о лейтенанте Майкле Харви, RN, и капитане авиации Джеке Бесте, RAF, отправились в ОКБ в Берлин в апреле 1943 года, в их картотеку «успешно бежавших». В прошлом году в мае британцы проинформировали нас, что эти двое бежали в Швейцарию. Мы решили, что они, переодевшись в немцев, выбрались из замка через ворота в парк. Тогда наш унтер-офицер Beau Max поймал двух других офицеров, пытавшихся проделать тот же трюк.
У меня осталась лишняя копия их фотографий. Я достал фотографию Майкла Харви и, идя назад к арке, вдруг подумал: а не могло ли быть так, что на протяжении последних двенадцати месяцев Харви прятался где-то на территории лагеря? Подобная мысль привела меня в замешательство. Чем быстрее я решу этот вопрос, тем лучше.
«Доброе утро, мистер Харви», – сказал я.
«Меня зовут Бартлетт», – ответил он.
«Послушайте, – сказал я. – Через три дня бумаги лейтенанта Майкла Харви вернутся из ОКБ. Если ваши отпечатки пальцев совпадут с отпечатками на документах Харви, в вашей личности не останется сомнений».
И он сдался, признавшись, что был лейтенантом Майклом Харви – офицером, предположительно бежавшим из Кольдица почти двенадцатью месяцами ранее!
Идем дальше. Где же тогда находился Бест, тоже «бежавший» в то время? Показав фотографию Беста, я снова послал полицейский отряд во двор. «Приведите мне этого офицера, – сказал я. – Отправляйтесь в лагерь часов в пять, когда все тихо и они все пьют чай. Тогда вы его найдете». Двое из них вошли на двор, и вот он, легок на помине – стоит, прислонившись к стене. «Пойдемте с нами, лейтенант Бест, – объявили они. – Игра окончена».
Эти два офицера не находились в лагере лишь одну неделю за все двенадцать месяцев. Сначала они скрывались в каком-то потайном укрытии, которое нам так и не довелось обнаружить; потом, когда мы выбросили их из головы как «убежавших», они перебрались в помещения и жили в них более или менее привольно. При необходимости они заполняли собой пустые места сбежавших офицеров на построениях, как в случае с лейтенантом Дэвис-Скурфилдом тремя месяцами ранее, что я понял только сейчас. Оставшееся время они жили нормальной жизнью в лагере, за исключением того, что не являлись на построения.
Голландцы строились при помощи «манекенов» Макса и Морица. Британцы обошлись Харви и Бестом – «привидениями». Бест действительно бежал с Синклером через террасу на западной стороне в январе и по поимке назвался лейтенантом Барнсом. Под этим именем он отбыл двадцать один день заключения в камерах, но по-прежнему не был узнан. Все, что сделал настоящий Барнс, – так это отсутствовал в качестве временного привидения на месте Беста, вместе с Харви.
Это была адская история – и я дал себе волю (не без некоторого восхищения самим собой, признаю) в своем донесении, вновь направленном прямо в Берлин. В Дрезден ушла только его копия. Но настоящий ад начался тогда, когда в ОКБ мне просто не поверили! Они решили, что эти двое покинули лагерь 5 апреля 1943 года, но после вернулись по собственному усмотрению. Они даже послали офицера сыскной полиции в замок на расследование.
Наш комендант счел это очень плохой идеей. «Это что, чертов отель, – бушевал он, – где люди входят и выходят, когда им вздумается? Не верю, чтобы хоть один военнопленный захотел бы сюда вернуться, выбравшись на свободу. Кроме того, ручаюсь, попасть сюда почти так же трудно, как и выбраться».
Детектив искренне согласился с истинными фактами, и первые письма этих двух офицеров домой только подтвердили нашу первую версию. Это были первые письма, которые они написали своим близким больше чем за год. В них говорилось, что невозможность общения с домом была самой худшей пыткой во всем приключении.
31 октября партия в очередной раз провела в городе демонстрацию. Во время прохождения парада через мост у окон западной стороны замка столпились пленные. По сигналу долина
