и, подняв винтовку, приказал Францу Иосифу поднять руки. Иосиф выругался, – не очень быстро, но поднял руки. В ответ на звонок с гауптвахты пришли капрал и один солдат. Франц Иосиф не знал пароля. Капрал вытащил револьвер и попросил Франца Иосифа сдать свой. Началась борьба. Позже капрал клялся, что Франц Иосиф пытался вытащить свой пистолет. Он выстрелил.
«Боже правый! – воскликнул один из трех присутствующих часовых. – Вы пристрелили нашего гаупт- фельдфебеля».
Но на землю рухнул не он, а лейтенант Майкл Синклер в почти безупречном наряде. Вскоре на месте происшествия собственной персоной появился истинный Франц Иосиф, обеспокоенный выстрелами. Двух фальшивых часовых, лейтенанта Хайд-томсона и капитана Ланса Поупа, увели, оставив Синклера на земле. Все было проще простого. Трое переодетых пленных попытались снять два наших последних караульных поста в этом углу замка. Они положились на слепое подчинение приказам с нашей стороны и надеялись, что в это время ночи наши люди не станут требовать у собственного Hauptfeldwebel его пропуск. Это сработало с первым часовым, но не со вторым.
У окна над столовой собрались наблюдатели. Все были готовы и только ждали сигнала, что путь свободен. Два ряда оконных решеток оказались пропиленными насквозь. Если бы наши часовые отправились на гауптвахту, сколько бы пленных успели убежать за пять – десять минут, прежде чем Франц Иосиф не вышел бы разобраться, в чем дело? Месяцы репетиций, месяцы прогонов – все полетело коту под хвост только потому, что единственный раз один из наших часовых сделал то, что ему приказали. Позже он признался, что основные его подозрения вызвало то, что, когда мнимый гаупт-фельдфебель взошел на мостик и направился к часовому, он не смотрел по сторонам, что обычно было ему свойственно.
Разумеется, мы немедленно провели специальное построение, но все оказались на месте. Напряжение спало, уступив место сильнейшей раздраженности. Как я уже говорил, на подготовку к этому побегу ушли месяцы, и бог знает, сколько заключенных надеялось к этому времени уже быть на свободе. Один офицер обвинил нас в убийстве, за что позже был приговорен к двум месяцам военной тюрьмы в Гранденце.
Британские очевидцы происшествия утверждали, что Синклера застрелили с поднятыми руками. Наш капрал клялся, что Синклер потянулся к своему (ненастоящему) револьверу. Чтобы уладить данный спор, наш комендант подал донесение. Военный суд отказал в судебном разбирательстве, и позже капрала направили на Восточный фронт. Хотя выстрел и был произведен с расстояния трех футов, Синклеру повезло. Пуля ударилась о ребро и вышла из-под лопатки. Его маскировка казалась почти безупречной. Единственным слабым местом были усы, сделанные из щетины бритвенного помазка и выкрашенные в соответствующий цвет. Они не завивались нужным образом, но для тусклого света под прожекторами и недалекого интеллекта первого из смененных часовых оказались, как все мы видели, вполне достаточными.
Форму Синклера разместили в нашем музее, но перед капитуляцией сожгли. Сам же он вернулся в лагерь, проведя несколько дней в госпитале в Бад-Лаузикке.
Комендант был вне себя. Что за бесстыдство и наглость вообще пытаться имитировать его людей! А ведь эта имитация, по крайней мере в одном случае, удалась!
Вскоре после этого один из ординарцев отказался подчиняться приказу. Хорек подал донесение.
«Почему вы не применили ваше оружие?» – спросил комендант.
Отношения становились очень-очень напряженными.
Заместитель коменданта, известный нам всем как Индюк из-за цвета своего лица и плаща, в котором он имел обыкновение расхаживать вокруг, тоже слыл сторонником насилия. Те из нас, кто постоянно находился в контакте с заключенными, предпочитали избегать даже намека на применение оружия, приберегая его исключительно для самозащиты.
7 октября мы нашли лейтенанта Орр-Эвинга в немецкой униформе на свалке подле замка. Оказалось, британские ординарцы отнесли его туда в корзине для мусора.
Вскоре Кольдиц покинул наш офицер службы охраны. В нашем штате он нажил себе врагов, и почти удавшийся побег мистера Ромилли при переводе французов подорвал его моральный дух. Он отправился в Мюльберг. Его заменил юрист, тяжело раненный в России. Хотя он и ходил на костылях, но был полон решимости вернуться на фронт и получить орден. В итоге примерно через шесть месяцев его вновь назначили на активную службу[70].
Швейцарские делегации, действуя в качестве представителей и посредников между британскими военнопленными, с одной стороны, и немецким высшим командованием и британским государством, с другой, посещали основные лагеря военнопленных три или четыре раза в год. Такой визит имел место в октябре 1943 года. Два представителя прибыли в сопровождении офицера из ОКБ.
Основными пунктами обсуждения между ними и нами и заключенными явились 1) дело Франца Иосифа – иными словами, хладнокровная стрельба в лейтенанта Синклера; 2) освещение в замке; 3) коллективные наказания.
Данные моменты, прежде всего, были обсуждены нами и швейцарцами, а результаты беседы подняты в ходе разговора швейцарцев с британским старшим офицером в наше отсутствие. Наконец швейцарцы вернулись к нам с теми из британских взглядов, каковые сочли наиболее практичными.
Что касается первого пункта – наш комендант отправил донесение по этому делу, и мы ожидали результатов расследования военного суда.
По второму пункту мы согласились, что освещение в замке было плохим, но признали невозможность прокладки нового кабеля длиной в две мили до ближайшей электростанции для получения необходимой силы тока. У нас не было ни рабочей силы для закрепления кабеля и столбов, ни достаточного количества проводов для замены проводки во всем лагере.
Пункт третий был известен давно. Мы заняли ту позицию, что театр является привилегией, а значит, подлежит отмене в любой момент в дисциплинарных целях или вовсе без всяких на то причин. Этот последний пункт мы выиграли.
Ночью 19 октября Галле подвергся массированному воздушному налету. Сотни были убиты и тысячи ранены. В Кольдице двадцать четыре часа не было электроэнергии. Для нас в замке это стало самым ощутимым свидетельством бомбардировки за всю войну. Первое построение на следующее утро перенесли с семи часов на восемь и провели точно как в старые времена – крики, свистки, демонстрации, недисциплинированность. Правда, количество пленных осталось прежним.
В одиннадцать часов меня вызвал комендант. «Взгляните на это», – сказал он.
Я прочел телеграмму: «Коменданту – офлаг 4С Кольдиц – Саксония. Пожалуйста, заберите Дэвис- Скурфилда – пойман 7-го числа текущего месяца близ Хильдешейма. Подписано
Я был ошеломлен. «У нас есть Дэвис-Скурфилд?» – спросил комендант.
«Судя по всему, был», – ответил я.
«Ну, узнайте, где он».
Я отправился в лагерь и спросил старшего британского офицера, полковника Брумхолла, где находится его офицер, Дэвис-Скурфилд.
«Мне очень жаль вам это сообщать, но в лагере его нет», – ответил он.
«А мне жаль вам сообщать, – возразил я, – что он снова в наших руках». И подал донесение коменданту.
«Так, с 7 октября, почти две недели назад, было около пятидесяти построений. Вы хотите сказать мне, что вас, ЛО, дурачили относительно количества пленных в этом лагере четыре раза в день на протяжении двух недель?»
Я попросил двадцать четыре часа на обдумывание. В конце концов я сделал вывод, что единственным возможным слабом местом, где нас могли обмануть, являлся подсчет тех, кто был временно болен. Их пересчитывали в больничной палате, просто согнав в кучу. Но меня отнюдь не обрадовало то, что таким образом меня водили за нос четырежды в день на протяжении более четырнадцати дней. Как Скурфилда могли прикрывать так долго? Что же касается того, как он выбрался из замка, мы сочли, что он, должно быть, выбрал тот же путь, что и лейтенант Орр-Эвинг в начале месяца, – в коробке с ненужными бумагами. Тогда, напомню, было 20 октября 1943 года. Вернувшись, лейтенант Дэвис-Скурфилд заявил, что покинул лагерь 30 сентября, почти за три недели до поимки. Когда его схватили, он утверждал, будто был минером по имени Браун. Вот почему сначала его отправили в лагерь для рядовых в Ламсдорфе, где он в итоге
