офицерами, третий был французом. Он хорошо говорил на английском языке – точно так же, как лейтенант Барратт, канадский военнопленный, хорошо говорил по-французски. Двойной блеф – и Любек попался на удочку. Француз отправился обратно, а Питер Барратт в свое время вернулся к нам.
Путаница в этих больших лагерях, рассчитанных на несколько тысяч офицеров, творилась такая, что в конце концов меры безопасности свелись к простому пересчету заключенных – полная идентификация личности стала практически невозможной. Оставалась по-прежнему проверка отпечатков пальцев, но что, если десяток-другой пленных окажутся не теми, за кого себя выдают? Думаю, в некоторых лагерях предпочитали «не будить лихо, пока тихо».
После отправки тех, кто придавал Кольдицу интернациональный характер, я еще долго размышлял об этих различных национальных группах.
Мы в штате в Кольдице знали и понимали, что пленные будут считать своим долгом продолжать некое подобие холодной войны против нас даже в плену. Мы бы здорово удивились, будь оно иначе. Мы знали, что сотрудничество в течение военных действий считалось предательством и, разумеется, позором. Мы, немцы, тоже придерживались тех же стандартов военного долга и чести. В конце концов, традиции различных европейских офицерских корпусов имеют один источник, выдалбливавшийся веками непрекращающейся войны между нациями.
Пока мы находились в Кольдице, я придерживался следующего правила: «Поступай так, как тебе бы хотелось, чтобы поступали с тобой!», и придерживался его до конца.
Возможно, довольно опрометчиво отождествлять частное с общим и наоборот, но голландская компания была, по моему мнению, уникальна. Я бы сказал, что они и вправду стояли «один за всех и все за одного». Со стороны голландцев никогда не было никаких «нонсенсов», а среднее количество их побегов занимало первое место из всех наций в Кольдице. Их поведение как военной единицы было непогрешимо, не только в дисциплине, но и в безжалостной и активной враждебности к нам.
Надо сказать, что эти люди были элитой голландской колониальной армии, и, хотя некоторые из них были смешанных кровей, в духе все они были отлиты из единой формы. Я бы предпочел видеть их в качестве союзников, нежели врагов.
Изобретательность и энергия французов нередко заставляла призадуматься: но почему так часто они, если я могу так выразиться, опускались до глупых и личных нападений на меня и на других представителей немецкого личного состава? Разве не могла французская компания удовлетвориться своим и без того великим вкладом в общий котел успехов пленных, не прибегая к детскому и, как оказалось, крайне неэффективному поведению, служащему, несомненно, лишь для очередного подтверждения легендарного комплекса ненависти, издавна существовавшего между нашими двумя странами? С чем я никогда не мог примириться, так это с помощью, оказываемой французским религиозным и медицинским персоналом беглецам. Согласно Женевской конвенции, эти люди считались привилегированными, и их действия, на мой взгляд, являли собой злоупотребление данными им привилегиями, а значит, и самой конвенцией.
Последний представитель польской компании покинул Кольдиц, отправившись в Шпицберг в Силезии, в августе 1943 года. Поляки отличались двумя фанатизмами, особенно запечатлевшимися на моей памяти. Одним была любовь к их стране – земле, так редко бывшей их собственной, так долго желанной, так недолго знакомой – всего двадцать лет – с 1920-го по 1939 год. Другим – ненависть к Германии. Поляки буквально кипели от злости на нас, но в Кольдице их поведение было примерным.
Глава 12
Франц Иосиф
С отправкой польских офицеров Кольдиц прекратил свое существование как интернациональный лагерь. Две трети его обитателей были переведены в иные места, остались лишь около двух сотен британских офицеров, включая «деголльцев», и один или два американца. Мы в комендатуре начали надеяться, что теперь-то жизнь в этом лагере в его новой форме поутихнет. Для подобных предположений существовало несколько причин.
Во-первых, немецкие неудачи на основных фронтах давали основания пленным верить в близость конца войны, а значит, они легче шли на ненужный риск при побеге. Во-вторых, побег теперь стал крайне труден. По всему внешнему периметру зданий мы вкопали микрофоны, записывавшие даже звук шагов часовых. Все стены на стыке между их двором и нашим были опутаны сетью сигнальных проводов, спрятанных под штукатуркой на нашей стороне. Мы снова ужесточили приказ караульным требовать пропуска ото всех проходящих мимо них и строго наказывали тех, кто так не делал. Но самым слабым местом во всей нашей обороне, как прежде, оставался не механический, а человеческий фактор.
Однажды в одном из тайников мы нашли относительно безукоризненный пропуск – на нем значилась такая хорошая копия подписи адъютанта, что ее, должно быть, срисовали с оригинала. Это был внутренний лагерный пропуск члена караульной роты Кольдица. Все, чего на нем недоставало, – это имя владельца. Несомненно, чтобы получить эту копию, одного из часовых подкупили, и он на короткое время одолжил заключенным свой собственный пропуск, причем делал это не один раз.
В ответ на это мы изъяли все пропуска и выдали новые, напечатанные с учетом наших особых инструкций. Печатнику приказали использовать в качестве идентификационного номера бланка не просто одну цифру для всех пропусков данного конкретного типа, а печатать целую последовательность чисел, причем очень мелким шрифтом. Этот факт мы держали в строгом секрете. Разумеется, на бланке пропуска имелся нормальный серийный номер крупным шрифтом, и на него-то обычно и обращали внимание. Когда пропуска выдали, мы списали мелкие особые номера каждого пропуска и проставили против него имя человека, которому он был выдан. В свое время среди трофеев одного из наших очередных уловов контрабанды мы нашли другой совершенный пропуск. В этом случае пленные, естественно, скопировали то, что сочли обычными идентификационными буквами, и цифру печатника, а также серийный номер, напечатанный на верхней строчке. В результате мы выявили караульного, одолжившего им свой пропуск для копирования.
Мы допросили его, но он, разумеется, отговорился, заявив, что однажды, следя за двумя работавшими в помещениях пленных гражданскими лицами, на полчаса снял шинель – возможно, в этот интервал пленные и «позаимствовали» его пропуск. Мы ничего не могли сделать, только попросили его впредь быть осмотрительней и проследили, чтобы его больше никогда не назначали надзирать за гражданскими, отправлявшимися на работу во двор пленных.
Шел сентябрь 1943 года, пятый год войны. В ночь на 2-е число вахту несло отделение караульной роты номер 3. Ответственным унтер-офицером был старый гаупт-фельдфебель, которому давно перевалило за шестьдесят. Еще в Первую мировую войну он получил несколько наград, включая Железный крест (первый класс). Это был человек среднего роста, военной выправки; он был в прекраснейших отношениях со всеми своими людьми. Он был известен не только как яркая личность, но и был физически узнаваем благодаря своей самой отличительной черте – огромным, как у Гинденбурга, усам рыжеватого цвета с седыми кончиками, всегда закрученным согласно предписанному регламенту. Из-за его усов заключенные и окрестили гаупт-фельдфебеля Францем Иосифом.
Около полуночи Франц Иосиф отправился в свой обычный дозор вокруг внешних стен замка в сопровождении двух часовых с винтовками через плечо. Он шел к последним двум охранным постам на восточной стороне замка. Здесь находились ворота с узким переходным мостиком над ними, откуда почти год назад бежали шестеро офицеров. После этого побега мы установили над воротами небольшой мостик и поставили на нем часового. С высоты мостика часовой мог заглядывать за край террасы столовой и видеть то, что до сих пор являлось мертвым пространством вокруг основания зданий. Последние двое часовых, над воротами и на участке перед ними, заступили на дежурство примерно двадцать минут назад.
Франц Иосиф отпустил часового под мостиком, заметив: «Твоя смена сегодня рановато. Мы получили предупреждение о воздушной атаке». Его сменил один из двоих солдат, пришедших с Францем Иосифом. Часовой не спешил – судя по всему, он ждал, пока сменят его товарища и они отправятся вместе. Гаупт- фельдфебель поднялся на мостик и отпустил последнего часового, заменив его вторым солдатом. Тот спустился по лестнице и уже собирался уходить, как вдруг почему-то решил спросить у Франца Иосифа его пропуск. Хоть раз, но кто-то выполнил приказ, который мы годами безуспешно старались вбить в головы наших часовых.
«Вы с ума сошли? – огрызнулся Франц Иосиф. – Вы что, не знаете собственного унтер-офицера?»
Пропуск оказался в порядке, но подозрения часового не покидали. Он нажал кнопку сигнального звонка
