Ведь тут можно было не только попасть под огонь противника, но и угодить под выстрелы собственной артиллерии.
К счастью, все обошлось благополучно, но вот Виктору Федорову решительно не повезло: его танк застрял в воронке на «ничьей» земле метрах в двухстах от немцев и в трехстах метрах от своих окопов! Танкисты, придя на выручку другу, пытались вытащить его машину на буксире — ее цепляли тросами к двум, трем, наконец, к пяти танкам, но сдвинуть с места так и не смогли. А пришедшие, наконец, в себя немцы усиливали обстрел. Что делать?
— Лейтенант Федоров! — скомандовал, волнуясь, по радио Бочковский. Разрешаю вам оставить машину и отойти в расположение нашей пехоты. — В ответ послышался глуховатый, но упрямый голос: «Позвольте остаться в машине. Будем продолжать вести бой, оставаясь на месте и поддерживая связь с нашей пехотой…»
Бочковский поколебался мгновение, потом подумал: сам на его месте поступил бы точно так же. И сказал: «Разрешаю. Оставим тебе свои боеприпасы и продовольственный запас…»
Так на «ничьей» земле неожиданно образовалась долговременная огневая точка, расстреливавшая немцев в упор. Когда у Федорова вышли все снаряды, он начал посылать по ночам членов своего экипажа ползком к зенитчикам за снарядами — они подходили по калибру к пушке его танка. И его грозная машина снова и снова оживала и била по гитлеровцам.
Так прошло около месяца, танкисты Катукова все время участвовали в жестоких боях, но о своих друзьях, оставшихся на «ничьей» земле, не забывали. Как это ни может показаться парадоксальным, Федоров ухитрился даже переслать письмо в батальон через полевую почту пехотинцев: «Живы, воюем, вот только со снарядами и едой туговато».
Узнав об этой истории, Катуков строго-настрого приказал своей технической службе любой ценой выручить танк лейтенанта Федорова. В тот район была послана настоящая инженерная экспедиция. Установив по ночам сложную систему тросов, блоков и полиспастов, протянувшуюся чуть ли не на полкилометра, инженеры вытащили-таки федоровский танк. Счастливые танкисты своим ходом пришли в бригаду. Федоров получил тогда еще один орден Красного Знамени.
— Замечательный был танкист, — говорит Владимир Бочковский. — Стал бы теперь большим командиром. Дорого, очень дорого обошлась нам берлинская операция…
Да, 1-я гвардейская танковая бригада, которая наносила лобовой удар и прошла от знаменитых Зееловских высот и до самого центра Берлина, в эти заключительные дни великого наступления принесла поистине тягчайшие жертвы.
Там, в Западном Берлине, у самого рейхстага, за Бранденбургскими воротами, где высится, памятник советским воинам, погибшим в боях за взятие Берлина, лежат в земле лучшие люди бригады — похоронили там комбрига Темника, который провел свою часть от Львова до Берлина; командира первого батальона Володю Жукова, прошедшего в рядах бригады дальний-дальний путь от Москвы до рейхстага; ветерана бригады майора Винникова, который был заместителем у Бочковского по политической части, и других героев 1-й танковой.
Ну, а как же сложилась судьба самого Бочковского в дни битвы за Берлин? Он опять — уже в который раз! — оказался на волосок от смерти и спасен был только чудом. Случилось это на тех же самых, трижды проклятых Зееловских высотах, где остались лежать навечно многие ветераны наших дивизий, штурмовавших Берлин.
Было это во второй половине дня шестнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года, — Бочковский навек запомнил эту дату. Танки вводились в бой на очень невыгодном рубеже — они шли по открытому полю, а сверху, с Зееловских высот, их поливали смертоносным огнем немецкие самоходные пушки, артиллерия; авиация забрасывала их бомбами. Уже загорелись десятки наших танков. Но натиск советских войск усиливался — рубеж, прикрывавший доступ в Берлин, должен был быть взят любой ценой. Бочковский получил приказ нанести фланговый удар, чтобы облегчить положение батальонов, атакующих Зееловские высоты в лоб…
Маневр осуществлен удачно. Бочковский на минуту сгоряча выскакивает из танка, остановившись у какого-то дерева, чтобы лучше сориентироваться на местности. И надо же! — именно в эту минуту вражеский снаряд разрывается над танком, выводит его из строя, и в то же мгновение Бочковский ощущает резкий удар в живот. Кровь бьет струей… Осколками через открытый башенный люк были ранены, хотя и легко, также наводчик орудия и механик-водитель. Невредимыми остались лишь заряжающий и Володя Зенкин, примостившийся рядом с водителем — тот самый мальчонка, который прибыл с маршевой ротой и прижился-таки в бригаде; смышленый, исполнительный, он стал любимцем обоих комбатов — и Жукова, и Бочковского…
Бочковский был ранен тяжело: рана длиной в пятьдесят сантиметров! В нее попала земля. Нужна немедленная операция, да и то вряд ли спасут… А тут обстрел усиливается. Танкисты выскочили из машины, подбежали к командиру, перевязывают его, но он уже теряет сознание. Нужна срочная медицинская помощь.
Как же спасли его? Как он выжил? Генерал Бочковский, охваченный этими драматическими воспоминаниями, тихо говорит:
— Володя Зенкин, тот самый тринадцатилетний хлопчик, о котором я вам говорил, воспитанник нашего батальона… Вот кому я обязан тем, что меня не закопали рядом с Володей Жуковым тогда у рейхстага…
Володя Зенкин буквально боготворил Бочковского, слава которого гремела в армии. Да и Бочковскому очень полюбился этот смелый паренек, и он решил после войны усыновить его, хотя разница в годах у них была не так уж велика.
И вот Володя Зенкин видит, что над его любимым командиром нависла смертельная опасность. «Нет- нет! Комбат не умрет», — отчаянным голосом крикнул он и, вскочив, помчался зигзагами под яростным огнем наперерез нашим танкам, идущим в атаку. До сих пор невозможно понять, какими судьбами Володя уцелел, но это факт: он остановил один наш танк и привел его к размочаленному снарядом дереву, под которым лежал залитый кровью майор. На танке Бочковского доставили на командный пункт 1-й гвардейской танковой бригады, а туда командарм Катуков прислал за ним самолет, и его эвакуировали сразу в тыловой госпиталь.
— Ну, а потом, что ж, — задумчиво говорил генерал, — лечение как обычно. На мое счастье, гангрены не было, и в августе сорок пятого, уже после войны, я вернулся в батальон, который теперь пребывал на мирном положении. Многие уже демобилизовались, но я ведь с самого начала решил, что военная служба будет моей профессией…
Здесь я должен прервать свое повествование, чтобы рассказать еще одну любопытную историю. В тысяча девятьсот шестьдесят пятом году я описал драматическое событие, происшедшее с Бочковским на Зееловских высотах, в журнале «Огонек», и сразу же, как это часто бывает в таких случаях, в редакцию журнала хлынул поток откликов, — Бочковский мне потом рассказывал, что у него накопился целый чемодан писем, полученных от соратников по 1-й гвардейской, которые отыскали его след, прочитав мой рассказ в «Огоньке».
Но вот что особенно интересно: среди откликов оказались письма тех, кто был в тот памятный день рядом с Бочковским и участвовал в его спасении. И я позволю себе привести некоторые из этих откликов, проливающие дополнительный свет на те события, о которых я только что рассказал.
Начнем с письма Герасима Ивановича Троеглазова, который был наводчиком орудия в танке Бочковского в час этого памятного боя… Вот этот интереснейший человеческий документ:
«Я один из танкистов, воевавших против фашистов под командованием Владимира Александровича Бочковского, нашего гвардии майора. Всего я пересказать не могу: тяжелое ранение, давшее себя знать в первые послевоенные годы, давность времени как-то выветрили из памяти имена людей, с которыми прошел нелегкий путь до самого Берлина, и различные военные эпизоды. Но о майоре Бочковском я всегда помню; всегда рассказываю молодому поколению об этом изумительном человеке, человеке неиссякаемой энергии, заразительной веселости, непревзойденной храбрости, сочетающейся с эрудицией и расчетливостью.
В 1944 году, в период нанесения десяти ударов по фашистам, нашу часть передали из 1-го Украинского фронта в 1-й Белорусский. С этого времени я и мои товарищи воевали под командованием
