на брудершафт Как пьяного раба
завертывают на ночь в волчью шкуру
Он долго ковырялся с арматурой
Мело-мело
Он взял ее в гробу
У Миши перехватило дыхание. Такой насыщенный, инкрустированный причудливыми рифмами и охваченный умопомрачительными, переходящими
из строки
в строку
блистательными метафорами текст, небрежно и нарочито закапанный свечным воском пастернаковских, занесенных далекими февральскими метелями, аллюзий – ТАКОЙ ТЕКСТ! – окончательно и бесповоротно, еще где-то с середины, еще не будучи прочитан до конца, – поверг Мишу Тюлина в глубочайшее уныние и вызвал не проходящую уже больше месяца тяжелейшую творческую депрессию.
– И как простой искусствоиспытатель
он прижимал к желудку костный мозг
превозмогая пафос и кишечный смог
он взял ее уже почти без роз
почти без гордости без позы в полный рост
через анабиоз
и выпрямитель
И скрючившись от мерзости от нежности и мата
он вынул душу взяв ее как мог
через Урал Потом закрыл ворота
и трясся до утра от холода и пота
не попадая в дедовский замок
Мело-мело От пасхи до салюта
Шел мокрый снег Стонали бурлаки
И был невыносимо генитален гениален
его
кадык
переходящий в
голень
как пеликан с реакцией Пирке
не уместившийся в футляры готовален
Мело-мело Он вышел из пике
Шел мокрый снег Колдобило Смеркалось
Поднялся ветер Харкнули пруды
В печной трубе раскручивался дым
насвистывая оперу Дон Фаллос
Мело-мело Он вышел из воды
сухим Как Щорс
И взял ее еще раз
Здесь было осмыслено и совмещено все, что он пытался – но так и не сумел – выразить в своих последних стихах. Все, что он мучительно искал, собирал по крупицам и накапливал в смутных, еще не оформившихся в четкие поэтические строки, образах.
Все, буквально все, что он считал исключительно своим выстраданным, найденным и принадлежащим только ему – и ни кому другому! – уже нашла и мастерски воплотила в своих виртуозных,
тщательно продуманных и
практически не имеющих себе равных виршах
это маленькая,
грациозная дама,
стоящая сейчас перед ним на сцене, и готовая после коротких
одобрительных аплодисментов
приступить к чтению
своего нового
совершенно бесподобного
стиха.
– Миша! Михххуууи-и-и-и-л! Ты чего задумался? Пойдем спирту вмажем, а то медсестры без нас всю суточную норму выжрут. Как говорится – в кругу друзей таблом не щелкай.
Тетя Сима по-приятельски обняла Мишу за плечи и повела в ординаторскую.
В ординаторской никаких, собственно, ординаторов не наблюдалось.
На передвижном никелированном столике, среди рассыпанных карамельных конфет, хлебных крошек и пары надкусанных маринованных огурцов, стоял видавший виды чайный сервиз, давно уже не используемый по прямому назначению. Тетя Сима взяла чайник и, предварительно осмотрев две надколотые по краям чашки и, видимо, сочтя их пригодными для повторного использования, налила в них граммов по сто пятьдесят чистого, разбавленного дистиллированной водой, медицинского спирта, предназначенного, конечно же, для обработки ран, доставляемых в санпропускник травмированных пациентов.
В самом углу у окна в старом замызганном кресле тихо сидела порядком поднабравшаяся медсестра из отдела электронной статистики. Тихо сидела она, впрочем, только до прихода тети Симы и Миши. Подождав пока они «остаканятся», она плаксивым просительным голосом, обращаясь к тете Симе, произнесла:
– Тетя Сима, говорят, у тебя кое-какие завязки в гинекологии имеются?
– Ну.
– Поговори там насчет местечка для меня – на следующей неделе... а то луны уже второй месяц нет... по-любому залетела.
Тетя Сима поставила чашку на передвижной столик:
– ОПЯТЬ! Да ты хоть Бога побойся, сука ты гулявая, если совести своей не боишься! Третий раз за полгода! Потом ведь родить захочешь – не получится!
Теплая радужная волна первого алкогольного опьянения ласково накрыла собой Мишин истерзанный затянувшейся депрессией мозг.
Странно все-таки, – подумал Миша,– нас устроила природа. В современном обществе различия между мужчиной и женщиной стремительно нивелируются, но, несмотря на всю нашу пресловутую эволюцию и реорганизацию социальных взаимоотношений, мужики все равно, как и в прежние времена, остаются практически ни за что не отвечающими кобелями-осеменителями, зачастую неспособными даже выплачивать выбитые из них по суду алименты или, на худой конец, оплатить качественный – сделанный не на «общих основаниях» – аборт.
Женщины же, в свою очередь, вступая в разнообразные половые отношения – без создания семьи или хотя бы прочного гражданского союза – рискуют не только своей репутацией (хуй бы на нее – кто сейчас на это смотрит), но и своим физическим здоровьем, от которого, между прочим, зависит не только их личная судьба, но и, в общем и целом, судьба всего рода человеческого...
Неслучайно, – размышлял Миша далее – Господь от рождения вмонтировал в них девственную плеву – этот дурацкий кусок кожи при самом, так сказать, входе, – заставляющую их ни один раз раскинуть мозгами, перед тем как начать раскидывать ноги, и всерьез задуматься о своей миссии и своем высоком предназначении на этой грешной земле. Нам же, мужикам, Господь Бог в бесконечной милости своей даровал только ни к чему не обязывающую крайнюю плоть, да болтающиеся при ходьбе между штанинами волосатые яйца.
И на том спасибо.
– Да не любит он презервативы, тетя Сима! Он говорит, у него в гондоне ощущения не те, лучше, говорит, подрочить в одиночестве, чем в резинках этих трахаться!
– А ты о таблетках противозачаточных чего-нибудь слышала?! Или нет? В медицине все-таки работаешь,
