— Старпом теперь Клинцов, бывший второй помощник.
— А где же прежний?
— Да вот так, списался...
— Клинцов? Что ж, Клинцов, понятно, голова. Кому еще Реутово место занимать?
Так и пропали эти двое. В предзимнюю ноябрьскую стынь, в штормовое время.
С той поры сущее наказание выдалось людям на «Гюго»: рейс за рейсом, и все мимо Владивостока. Еще и в Канаде два месяца в ремонте стояли. Вернулись на следующий год, сорок пятый, в марте.
По улицам, по сопкам снег лежал, но в бухте льда не было. Теплые ветры задували, и солнце посвечивало среди облаков. Поначалу в город с рейда ходили катером — на рейде «Гюго» порядком подержали, потому что у причалов битком — разросся дальневосточный флот. А потом и ему нашлось место для разгрузки.
И тут от разных людей стало известно, что Алферова тогда в спешке своей ушла не на береговое житье, а вскоре стала матросом на каботажном пароходе «Гонец». Ходил он по всему побережью — от Находки до Совгавани и еще дальше, до бухты Нагаева. Старый пароходишко, царской еще постройки, век свой доживает. После океанского сухогруза — на такой! Но понимали: так нужно было Алевтине, не зря она в Ванино выпрыгивала на берег. В Ванино «Гонец» будет приходить куда чаще, чем «Виктор Гюго»...
А Реут, рассказывали, работает девиатором во Владивостокском порту, налаживает магнитные компасы на пароходах. Морское занятие, а жизнь на берегу... Правда, точно про бывшего старпома никто ничего не знал, и, быть может, так бы и забыли его, но однажды Огородов с Левашовым встретили Реута.
Шли по Нижне-Портовой, по слякотной обочине — сторонились грузовиков. И тут навстречу знакомая фигура: синий макинтош и фуражка с «крабом», все как прежде, и смотрит человек привычно, сощурившись. Словно и не расставались, не прожили полгода врозь.
Сближались, и Огородов все думал: что же надо сказать? Что-нибудь почтительное, решил, требуется, все-таки начальство, хоть и бывшее. А с другой стороны, уверял себя, лучше не говорить почтительное, лучше, наоборот, свойское, простое. Следует же людям когда-нибудь и на равных общаться!
Пока электрик раздумывал, Реут остановился и поднес ладонь к козырьку: «Кого я вижу!» И улыбка на бледном лице подтверждала, что рад нежданной встрече.
— Здравия желаем! — услышал Огородов свой голос и удивился, отчего у него эдак по-солдатски вышло: каблуки даже сдвинулись, а носки врозь. — Как себя чувствуете, Вадим Осипович?
Электрик стал пожимать руку старпома и все косился на Левашова. «Ох, — думал, — сбежит сейчас!» Но Реут и Сергею — руку, и тот поздоровался, не отвернулся.
Молчали, переглядывались. Не будь встреча такая нечаянная, Огородов бы поболтал, наговорился вволю. Новостей у Реута, несомненно, вагон. Что в порту происходит и на пароходах, где и что знакомые люди поделывают, как поживают, — девиатор, он, что ни день, на другом судне. Но из всех возможных для разговора тем лишь одна почему-то подворачивалась Огородову — так и хотелось спросить: как поживает Алферова А. Е.?
Подумал об этом электрик, но ничего не сказал. Невежливо в личные дела соваться, да и не стал бы Реут на эту тему беседовать. Ни с кем. Так, про жизнь на «Гюго», про сводки Совинформбюро и что войне скоро конец — пожалуйста. О том и пошла речь. В общем, постояли, покурили и разошлись.
Шагов уж двадцать отмерили, и вдруг Левашов заспешил обратно к Реуту. Что-то спросил, и тот ответил, а потом еще и Левашов кивнул, они еще раз пожали друг другу руки и уж совсем расстались.
— Я спросил, как он сам-то теперь, — объяснил, догнав электрика, Левашов. — А то, может, и не увидимся...
— Ты спросил? — удивился Огородов. — Ишь храбрец! Ну и что же?
— А то, что никакой он не девиатор, Реут, а капитан. Месяц всего был девиатором и получил должность.
— Где?
— На пароходе «Львов». Тоже «Либерти», новенький.
— Вот это новость... Капитан, значит! Но что-то я у него удовольствия на лице не заметил.
— От капитанства? — спросил Левашов. — Или вообще от жизни?
— От жизни. Он капитаном давно сам себя считал.
Шагали уже по привокзальной площади. Над людской толчеей, трамваями, грузовиками ветер разносил слова из репродуктора:
«...Юго-восточнее Данцига... в результате наступательных боев заняли город... Войска Второго Белорусского... марта овладели... в Венгрии... озера Балатон... стремящегося прорваться к Дунаю...»
— Стой! — приказал электрик. — Оперативная сводка.
Голос у диктора серьезный, но пробивались в нем — не удержать — радостные нотки. И так приятно было слушать этот голос и повторять про себя неведомые ранее, такие симпатичные названия немецких городков — Нойштэдтервальд, Тиге, Маренау, Гросс. И что подбито и уничтожено семьдесят два вражеских танка и сбито восемьдесят три самолета.
— Эй, ра-аз-зявы! Буксиром с места срывать? А видать, в загранку ходют!
«В загранку — значит про нас», — решил Огородов. И увидел: портовый грузовичище влез на рельсы, трамвай истошно звенит, требует пропустить, а причина неразберихи — новенький «виллис» с солдатом за рулем. «Виллис» пятится, гудит, а они с Левашовым ему дорогу начисто перекрыли.
Извинились, отошли. Горбиком тротуарным подались вперед. Огородову легко, весело, улыбка с лица не сходит — и от зычных криков шоферов, и от трамвайного звона, и от названий немецких городков, где теперь на самых высоких домах красуются, трепещут красные флаги.
И ветер веял. Весенний. Галстук бы выдернуть, рубаху распахнуть навстречу ему.
— Хор-ро-шо, Серега! Ты чего насупился? Гляди, Владивосток какой шумный! Хоть и далеко от войны, а шевелится... И ты ничего — с Реутом. Храбро.
— Да нет, обыкновенно. Вместе ведь плавали.
— Вместе-то вместе, а ты вспомни, как у тебя с ним бывало. Повзрослел, видать. — Электрик помолчал и не очень связно прибавил: — И вот еще Алевтина наша. Где-то она сейчас?
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Мы расстались с Огородовым, он сел на трамвай — ехать домой, на Первую Речку, а я пошел по Ленинской к Дальзаводу. Можно было и мне ехать на трамвае, но я шел, шел, догоняя свою длинную узкую тень, — мне хотелось собраться с мыслями.
Записку я заранее написал, она лежала в кармане. И что «Гонец» в заводе, на ремонте находится, у разных людей выяснял. Но, может, путали с другим судном? Вдруг «Гонца» все-таки нет в заводе? «Скорее всего, и не должно быть, — думал я. — Специально, что ли, придержали?»
В проходной было пусто. Мимо толстой вахтерши легко, наверное, проскользнуть и без пропуска, только бы держаться понахальнее. Но я замешкался, и сторожиха деловито оправила ремень с кобурой.
— В развернутом виде предъявляй!
Предъявить я мог только записку, которую написал заранее. Ничего другого, что бы относилось к заводской проходной, у меня не было.
— «Гонец» стоит в ремонте?
— Много чего стоит, — уклонилась от ответа вахтерша. — Предъявляй пропуск или проходи. Нечего выпытывать!
— Шпиена, мать, споймала? — сказал кто-то сзади. — Ты пушку-то свою достань, а то он сбежит,
