посидеть, поговорить. И ребята следом: просим! Они любили этого начитанного, интеллигентного человека, всем доступного, веселого. Обрадованные, теснились, освобождая место, шумели, — каждому хотелось оказаться поближе к главному инженеру.
А тот сразу, будто за тем и пришел, вытащил из папки какую-то схему — и бригадиру. На, дескать, обмозгуй на досуге. И был в этом жесте еще один смысл: как видишь, дело уже не военное, несекретное, думать будем над изделиями сугубо мирными.
Виктор, ставший за годы войны признанным мастером, славился и как новатор, любитель технических новинок. Тотчас уткнулся в схему, точно и не слышал шуток, смеха вокруг. Что-то прикидывал и наконец сказал Апеллесову такое, что определило весь дальнейший разговор:
— Эх, Глеб Евгеньевич, где тот ваш помощник Михалин? Его бы подключить. Куда он подевался?
— Борис Андреевич? — подхватил сосед бригадира. — Действительно, где он? Век этого человека не забуду… В сорок первом — я еще пацаном был — так, знаете, карточки потерял. Кому жаловаться? Родных, известно, у меня нет. За верстаком до того стало худо, что вот-вот, чувствую, упаду. И упал бы, не окажись рядом этот инженер Михалин. Что-то дал понюхать, заставил полежать. Кусочек от своей пайки отломил. И другие два дня, что до нового месяца оставались, хлебом делился. А ведь ходил опухшим…
И еще про Михалина — с другой стороны:
— А я его приметил, когда в конструкторскую забегал. Сидит за чертежами, музыку по радио слушает. И так все время. Дело к нему однажды было, спрашиваю, а он как глухонемой. Даже обиделся. Но он извинился, сказал, что когда работает — только и видит чертеж, расчеты, а музыка помогает ему лучше думать… Раз пришел я и тоже прислушался — оркестр очень здорово играл. А Михалин мне и говорит: «Это про героев-ленинградцев и про тебя, значит, композитор Шостакович симфонию сочинил». И спросил, люблю ли я Чайковского, Бетховена. «Но Бетховен же немец, — говорю. — Как же его любить?» Михалин засмеялся: «Музыка Бетховена против фашистов». Сказал, если после войны встретимся, хорошие патефонные пластинки подарит — много их у него. И все больше симфонии…
— Ну, а где же он все-таки, Глеб Евгеньевич? — допытывался Молодежников.
— В Москве, ребята, — сказал Апеллесов. — Он ведь к нам временно приезжал, оказывал техническую помощь как специалист. Основная работа Михалина в Москве.
Главный инженер замолчал. О чем он думал? Наверное, о том, что молодые рабочие, так хорошо отзывающиеся о Михалине, даже не подозревают, что этот человек — автор «Севера». А то бы ахнули, «Север» ведь их рабочая гордость. И, наверное, о том, подумал Апеллесов, что и Ливенцов, директор, не скажет в своем докладе, кто такой Михалин — не время еще.
А может, Апеллесов вспомнил вечер, когда провожал на аэродром Михалина, и свои последние, прощальные слова? «На заводе вас, Борис Андреевич, долго будут добрым словом поминать». Вот оно, подтверждение этих слов — в радостный 901 вечер Михалин будто бы еще здесь, на заводе, среди товарищей по борьбе.
И опять весна
7 мая 1945 года в Большом театре праздновали полувековой юбилей величайшего русского изобретения — радио.
На исходе дня со станций метро в самом центре Москвы, с троллейбусных остановок к восьмиколонному фасаду театра потянулись люди. Шли фронтовики-связисты при орденах и медалях, шли в своей, особой форме работники гражданского телеграфа и телефона, шли неприметные в уличной толпе ученые, заводские инженеры, рабочие.
Многие на ходу узнавали друг друга, здоровались, а то и обнимались — крепко, по-солдатски.
Михалин в гардеробной столкнулся с друзьями студенческих лет. Сослуживцы из Подмосковья тут же окрестили его «пропащей душой». Сами-то занимали посты в Министерстве связи, начальствовали на крупных радиостанциях — вот и виделись частенько. А Борис — будто в воду канул.
Расхаживали по фойе, задавали вопросы, обычные для тех первых после взятия Берлина дней: «Где воевал? Не ранен ли? Какие планы?» Михалин уклончиво говорил про свою тыловую работу. В общем, мол, кое-что успел. М хвастать нечем и жаловаться не на что. А что касается планов, то инженерство, лабораторию ни на какие посты не поменяет.
Глядел по сторонам — давненько не ходил по паркету знаменитого театра, хотелось рассмотреть отделку стен, реставрированную, когда устраняли последствия бомбежки.
Протяжный звонок позвал всех в зал. Михалин уселся, посмотрел на сцену, на огромный портрет Александра Степановича Попова. Усмехнулся — подумалось, что знаменитый, изобретатель радио тоже будто бы спросил взглядом: «Ну, а вправду, какие у вас планы, товарищ Михалин?»
Появился президиум — маршалы, наркомы, ученые, генералы, офицеры. Михалин приметил и «своего» Асеева с лауреатским значком на кителе. Он недавно виделся со своим учителем. Тот, воскрешая давно минувшее, пошутил: «Ну, так как, ошибся я в вас? Есть способности?» Потом посерьезнел: «Теперь видите, что зря жаловались. Молодчина, мой друг, спасибо вам за радиостанцию!».
К этому «спасибо» Асеева могло присоединиться множество людей. Боевые достоинства «Северов» красноречиво подтверждали даже штабные реляции гитлеровцев.
Командующий группой немецких армий «Центр» в августе 1944 года приказал: по всем правилам соблюдения тайны зашифровать директиву под номером 25–43 и передать ее по радио всем вверенным ему, командующему, контрразведывательным службам.
Зашифровали. Все требования пунктуально выполнили. Не придерешься. И все же партизаны с помощью «Севера» шифром передали содержание сверхсекретной директивы советскому командованию. Буква в букву. Со всей пунктуацией. Текст такой: «В последнее время поступают новые подтверждающие данные о том, что русские устанавливают места расположения наших командных пунктов. Обнаружение производится с большой точностью… Затем, как стало известно из трофейных документов, советской разведке удалось совершенно точно установить примерно десятки соединений.
Засылаемые в наши тылы агенты снабжены малогабаритной портативной радиостанцией «Север», которая обеспечивает надежную связь».
Должно быть, не без улыбки передавал эту депешу партизанский радист: «Север» передавал в эфир аттестацию «Северам» командующего группой немецких армий «Центр». На этот раз высокопоставленный враг не ошибся.
Знал ли автор «Севера», инженер-подполковник Михалин, содержание захваченной у противника директивы номер 25–43? Говорил ли о ней со своим учителем? Неизвестно. Но и другие сведения, несомненно, давали ему право гордиться своим детищем.
Асеев рассказывал, что не раз слышал от фронтовиков: командующие, выезжая в войсковые части, брали с собой в машину радиста с «Севером» — это позволяло держать уверенную связь с командными пунктами. Радиостанции-малютки широко использовались в радиосетях связи штабов фронтов с армиями. Так было под Сталинградом, так было при штурме Берлина. «При случае представлю вас маршалу войск связи Пересыпкину, — сказал Асеев. — Много и другого интересного услышите от него про свои «Северки»!»
Вот он тоже в президиуме, маршал Пересыпкин… (Если бы случай повидаться с ним представился, Михалин бы действительно узнал то, что маршал напишет много лет спустя в своей книге «Военная радиосвязь». О том, например, как в битве под Москвой «Северы» применяли для радиосвязи с переброшенными в тыл противника воздушно-десантными частями и соединениями, с прорвавшим фронт немецко-фашистских войск 1-м гвардейским кавалерийским корпусом. В начале боевых действий в корпусе пользовались различными радиосредствами, установленными на санях. Однако последующие операции показали, что радиоаппаратура отстает от штабов, и в январе — марте 1942 года радиосвязь обеспечивалась только с помощью «Северов» — до штабов полков включительно).
С кем это рядом сел в президиуме Асеев? С академиком Иоффе, кажется. Да, с ним, Михалин слышал о нем от своего профессора. Это когда вновь пожаловался на нехватку таланта, чтобы сделать еще меньшую, чем «Север», радиостанцию. И, как годы назад, услышал: «Терпение, друг мой, терпение.
