– Звучит не очень заманчиво! – покачал головой Силк. – Что ты имеешь в виду?
– Хозяин этих владений очень скуп и взимает огромные подати. Людям остаётся очень мало, и постоялый двор крайне убогий.
– Придётся ехать, – вздохнул Волк и погнал коня быстрой рысью.
Когда они подъехали к деревне, низко нависшие облака начали расходиться, в разрыве проглянуло бледное солнце.
Деревня оказалась ещё хуже, чем предсказывал Леллдорин. Полдюжины оборванных нищих стояли в грязи у околицы, протягивая ладони и слезливо умоляя о милостыне.
Из щелей убогих лачуг медленно вытекали тонкие струйки дыма – печных труб на крышах не было. Тощие свиньи рылись в грязи; вонь стояла ужасающая.
Похоронная процессия уныло пробиралась к кладбищу, расположенному на другом конце деревни, по заваленной мусором улочке. Тело, завёрнутое в рваное коричневое одеяло, несли на доске, а жрецы Чолдана, бога арендов, в богато расшитых рясах пели древний гимн, в котором упоминалось о войне и мести, но ничего не говорилось об утешении и покое.
Провожая мужа в последний путь, вдова с бесстрастным лицом и мёртвыми сухими глазами молча прижимала к груди хнычущего младенца.
На постоялом дворе отвратительно пахло прокисшим пивом и гнильём. Пожар уничтожил часть общей залы, обуглив и закоптив низкий потолок. Зияющую дыру в сожжённой стене завесили грязной мешковиной. Врытый в земле очаг нещадно дымил, а хозяин, тощий коротышка со злобным лицом, грубил и ворчал.
На ужин он подал только блюда с водянистой кашей – смесью репы с ячменём.
– Великолепно! – иронически заметил Силк, отталкивая нетронутую порцию. – Ты меня просто удивляешь, Леллдорин. Страсть твоя бороться с несправедливостью, кажется, не распространяется на здешние места. Могу ли я предложить нанести следующий визит владельцу этого поместья? Кажется, по нему уже давно петля плачет!
– Не представлял, что всё настолько плохо, – тихо отозвался Леллдорин, озираясь, как будто впервые увидел происходящее. Ужас, смешанный с отвращением, ясно вырисовывался на открытом лице.
Гарион, с трудом сдерживая дурноту, встал.
– Пойду лучше прогуляюсь, – пробормотал он.
– Только не слишком далеко, – предупредила тётя Пол.
Воздух на улице был чуть почище, Гарион осторожно пробирался к околице, пытаясь не очень измазаться.
– О, господин, – умоляюще прошептала маленькая девочка с огромными глазами, – нет ли у вас корочки хлеба?
Гарион беспомощно взглянул на неё.
– Прости…
Он порылся в карманах, ища, что бы ей дать, но ребёнок, заплакав, отвернулся.
В изрытом копытами поле, расстилающемся за источающими гнусный запах улицами, оборванный мальчишка, почти ровесник Гариона, пас несколько коров с торчащими рёбрами, наигрывая на деревянной дудочке. Душераздирающе чистая мелодия плыла, никем не замеченная, над крышами убогих хижин, чернеющих в косых лучах заходящего солнца. Пастушок увидел Гариона, но продолжал играть Глаза их встретились на миг; оба будто молчаливо признали друг друга, но не сказали ни слова На опушке леса, за полем, появился всадник в тёмном одеянии с капюшоном, на чёрной лошади и остановился, повернувшись лицом к деревне. Было в нём что-то зловещее, но одновременно смутно-знакомое. Гариону почему-то показалось, что он должен знать этого всадника, но, хотя юноша мучительно пытался вспомнить имя, оно всё ускользало и ускользало… Гарион долго глядел на чёрного всадника, невольно обратив внимание на то, что ни он, ни лошадь не отбрасывают тени, стоя при этом в свете угасающего солнца.
Где-то глубоко в мозгу, казалось, мучительно шевелилась ужасная болезненная мысль, но он, будто очарованный, не двигался с места. Не стоит ничего говорить тёте Пол или остальным об этой странной фигуре на опушке, потому что и сказать нечего; стоит отвернуться – и он всё забудет.
Постепенно стало темнеть, и Гарион, почувствовав, что дрожит, повернул к постоялому двору, неотступно преследуемый трогательной мелодией деревянной свирели, парящей высоко в небе над головой.
Глава 6
Несмотря на то что вечер был ясным, утро встретило путешественников сыростью и холодом; ледяная изморось сыпалась на деревья; насквозь промокший лес мрачно насупился. Они рано покинули постоялый двор и вскоре очутились в ещё более глухой и угрюмой чаще, чем те зловещие места, которые уже прошли.
Огромные деревья окружали их; толстые искривлённые дубы поднимали голые сучья среди тёмных елей и сосен. Серый, изъеденный лишайником мох покрывал землю.
Леллдорин был сегодня непривычно молчалив, и Гарион предположил, что друг по-прежнему непрерывно думает о замыслах мерга Нечека. Молодой астуриец угрюмо смотрел вперёд, плотно завернувшись в тяжёлый зелёный плащ; рыжевато-золотистые волосы влажно обвисли. Гарион подобрался поближе; некоторое время оба ехали, не произнося ни слова.
– Чем ты обеспокоен, Леллдорин? – прошептал он наконец.
– Думаю, что всю свою жизнь был слеп, Гарион, – ответил тот.
– Каким образом? – осторожно спросил Гарион, надеясь, что друг решился всё рассказать господину Волку.
– Замечал только, что мимбраты угнетают Астурию, и не видел, как мы унижаем и губим собственный народ.
– Я ведь пытался всё объяснить Что заставило тебя прозреть только сейчас?
– Деревня, в которой мы вчера остановились, – объяснил Леллдорин, – никогда не встречал такого убогого мерзкого места и людей, ввергнутых в столь безнадёжную нищету. Как они могут выносить это?
– А что, есть какой-нибудь выбор?
– Отец мой, по крайней мере, хорошо обращается со своими людьми, – оборонялся юноша, – никто не голодает, у всех крыша над головой, а эти… бедняги… хуже животных. Я всегда гордился своим происхождением, но теперь стыжусь.
В глазах его действительно стояли слёзы.
Гарион при виде столь внезапного пробуждения не понимал, как себя вести. С одной стороны, он был рад, что Леллдорин наконец признал очевидное, с другой – боялся: а вдруг такое прозрение заведёт порывистого юношу в какую-нибудь беду.
– Я отрекусь от титула! – объявил неожиданно Леллдорин, будто подслушав мысли Гариона – А когда возвращусь из странствий, буду жить среди рабов и делить с ними их печали.
– К чему хорошему это приведёт? Думаешь, твои страдания облегчат им жизнь?
Леллдорин резко вскинул голову, явно обуреваемый противоречивыми эмоциями.
Наконец он улыбнулся, но в голубых глазах застыла решимость.
– Ты, конечно, прав. Как всегда. Удивительно, но ты сразу видишь, в чём корень проблемы, Гарион.
– Что ты имеешь в виду? – с некоторой опаской осведомился тот.
– Я подниму их на восстание. Пройду всю Арендию во главе армии крестьян.
– Ну почему у тебя на всё один ответ?! – застонал Гарион. – Во-первых, у крепостных вообще нет оружия, и они не умеют драться. Никакими прекрасными словами и уговорами ты не заставишь их последовать за тобой, а если даже это и удастся, любой арендский дворянин не задумается подняться против вас. Они растерзают твою армию, а потом положение в сто раз ухудшится. И, наконец, ты просто
