одобрил наблюдения за пари-дракой, долгий спор с Курцем и упрекнул за то, что Михаил остался в кафе с Эльзой.
Дошла очередь и до Тахава, где-то пропадавшего всю ночь. Он не признавался, где был, твердил, что ходил на вокзал узнавать о каком-то грузе, но так и не сказал, что провожал немецкую девушку.
4
Эльза сама позвонила Михаилу, пригласила его на свидание.
В доме, куда пришел Михаил, жил профессор Торрен. Хозяин встретил гостя с распростертыми объятиями, познакомил с женой — высокой седой женщиной, сохранившей изящество в движениях и жеманность в обращении. Хозяйка не преминула сказать комплимент Михаилу, что он сносно говорит по- немецки, усадила его на почетное место, развернула перед ним потомственный семейный альбом с портретами дедов и прадедов и, предоставив мужу удовольствие пояснять их родословную, направилась на кухню.
— Я угощу вас натуральным кофе, — пообещала она.
Михаил объяснил Торрену цель своего прихода. Профессор улыбнулся с хитрецой: дескать, понятно — молодость. И сочувствующе сказал, что девушка приходила, очень сожалела, что не могла дождаться молодого человека. Она получила телеграмму о смерти сестры и сразу уехала.
— Она родственница вам?
— Знакомая. Вместе служили в штабе армии. Теперь учится в институте. Этот сверточек просила передать вам.
Михаил развернул целлофановую бумагу. В ней была красивая автоматическая ручка и записка: «Любознательному русскому знакомому, изучающему немецкие нравы, на память».
— Я не имею права принять этот подарок от малознакомой девушки и прошу вернуть ей обратно, — положил Михаил ручку на стол и поднялся, чтобы уйти.
Появилась хозяйка. Она хотела усадить гостя на место. Ей на помощь прибег профессор. Он пояснил, что если гость уйдет, его супруга очень обидится. Михаил сдался.
Хозяин повел гостя в другую комнату. Это был небольшой рабочий кабинет профессора с очень скромной обстановкой. Старый письменный стол, три дубовых стула, широкий книжный шкаф, портрет Гегеля в самодельной раме — вот и все. Но библиотека профессора еле вмещалась в большой шкаф и настенную полку. Здесь красовались сочинения Гегеля, Канта, Шеллинга и множество других старых книг в толстых жестких, как фанера, переплетах.
— А вот это — моя новая азбука, — профессор показал книгу о диалектическом и историческом материализме. — С удовольствием штудирую. Очень хочется поговорить с господином Пермяковым о марксистской философии. Он эрудит. Когда бы мог он пожертвовать часок?
— Я не могу ответить за него. Вы позвоните ему. — Михаил посмотрел на телефон.
— Благодарю за совет. Скажите, пожалуйста, номер его телефона. Марта, — сказал профессор жене, оставшейся в соседней комнате, — запиши номер телефона.
Хозяйка взяла ручку, принесенную Эльзой Для Михаила, и стала записывать. Ручка вдруг взорвалась. Профессорша закрыла лицо руками. Сквозь пальцы выступила кровь.
— Какой ужас!.. — простонал профессор.
Елизаров позвонил по телефону, вызвал из комендатуры машину. Добрую, гостеприимную немку повезли в больницу. Врачи сказали, что она ничего не видит.
Вернут ли ей зрение?
5
В глухом переулке Гендендорфа стоял во дворе небольшой особняк. С виду он ничем не отличался от других домов, но если присмотреться, кое-что было в нем и необычное. Заборы низкие, через них может перескочить любой смертный без всякой тренировки. Из кирпичного сарая почему-то в чужой двор сделан ход, закрывающийся железной плитой на шарнирах. В особняке четыре одинаковые комнаты с небольшими прихожими, которые имели и отдельные и общие входы.
Особняк построил один музыкант около ста лет назад. У него было четыре сына, тоже музыканты. Они составляли семейный квартет. Отец хотел, чтобы сыновья жили под одной крышей и не нарушали фамильного квартета. В дни победы фашизма квартет распался. Особняк купил владелец парикмахерской — тайный помощник гаулейтера Хаппа. Перед приходом советских войск хозяин особняка якобы бежал вместе с Хаппом.
Теперь в особняке жил новый владелец, тоже парикмахер, Артур Пиц, а одну квартиру по решению магистрата занимала Гертруда Гельмер.
Когда прошла ее вторая молодость — это было перед войной в Гамбурге, — она стала содержательницей кафе. В последний год войны Гертруду обучали на гитлеровских курсах «оборотней», Там и окрестили ее «ученицей Клары Цеткин».
В два часа ночи к Гертруде пришел Артур Пиц. Он хотя и жил в особняке, но почти никогда не ночевал в нем. Пиц был в легкой темной куртке, в тонких брюках и летних туфлях, похожих на сандалии.
— Что показывает барометр в ваших сферах? — спросил он хозяйку.
— Ищут Эльзу, считают ее разведчицей из Западного Берлина. Мне жаль профессора Торрена, — вздохнула Гертруда и постучала в стенку.
Немного погодя вошел… генерал Хапп. Он был в штатской одежде. Хапп находился в соседней комнате. Из нее можно было выйти и во двор и в общий коридор особняка.
— Наконец-то вижу моего учителя, — обнял Пиц Хаппа. — Вы прекрасно выглядите.
— Работа стала спокойнее, — проговорил Хапп. — В войну в дьявольской России приходилось сидя спать и стоя есть. А здесь вечерами я спокойно лежу в ванне и жую жвачку.
— Вас осудили, об этом лишь для блезиру писали в газетах? — спросил Пиц.
— Осудили, — ухмыльнулся Хапп. — Пожизненную каторгу прописали. Но старые кадры понадобились и новым западным властям. Нужен им наш опыт, мой друг Роммель.
— Простите, учитель; мое имя теперь Артур Пиц.
— Знаю и не забываю, где как называть. В Западном Берлине очень хорошего мнения о вашей службе. За предложение об изготовлении и применении авторучек тебе назначен солидный гонорар.
Гертруда накрыла стол. Недостатка ни в чем не было. Здесь не ощущалась карточная система. Гертруда знала черные ходы магазинов. Ей, заместителю бургомистра города, отказа нигде не было. Хапп велел открыть консервы, привезенные им. Гертруда вслух прочитала надпись на американской банке.
— Молодцы наши новые шефы! — с восхищением сказал Хапп. — Кормят, деньги платят, заводы наши пускают в ход, права предпринимателей охраняют как святыню.
— А каковы наши успехи в широком плане? — спросил Пиц.
— Ситуация наиблагоприятнейшая. Образовалась трещина между союзниками. В Берлине созданы разные центры пропаганды и разведки. Вас включили в филиал «Свободной Европы» и в союз ветеранов войны.
— Меняются наши функции? — спросила Гертруда.
— Усиливаются. Наш шеф в Берлине благословил идею непризнания новых восточных границ и требует вдолбить это каждому немцу и по ту и по эту сторону Эльбы.
— Я думаю, что без аншлюса ничего не получится, а народ шипит, не хочет новой войны, — процедил Пиц.
— Наши гитлерюгенды да и все молодые германцы опять пойдут, когда им прикажут. Главная сила — в руководителях и военных заводах. Трубы уже дымят. Посадим Германию на танки и реактивные самолеты,
