всегда был чист. Твердо знал одно: ему положено жить хорошо. Принесут – возьмет. Попросят совершить неузаконенное, Иван Юхимович насупится. Сделает вид, что не понимает, о чем разговор идёт. Лично ничего не нарушал – боже упаси. Пусть другие. А только почует, что пахнет жареным, не моргнув глазом продаст любого, за чей счёт выпивал, от кого получал дары. Точно и вовремя шепнёт кому следует:
– Поглядеть надо. Нарушает. Жульничает.
Глядели и делали нужные выводы, Глушенко оставался хорошим, достойным. Говорил мало и считался человеком вдумчивым, «серьезным».
Дельцы в «Плодоовоще» творили что хотели. Переводили фрукты и овощи с первого сорта во второй, и наоборот. Бессовестно гноили их на базах, на станциях. Уцелевшие списывали, вновь «занаряжали», продавали, сбывали.
Иван Юхимович не вникал. Дела вели его заместители, товароведы. Он же регулярно наведывался в горисполком, в райком… «чтобы не отрываться». Преподношения принимала его жена, бывшая поповна из Очакова, Галина Мефодьевна. Тихо. Спокойно. Сколько дадут. Без запроса. Но наличными. Часть отвозила в Очаков престарелым родителям на сохранение.
Придя домой, Иван Юхимович надевал легкие полотняные штаны, вышитую рубашку и садился за стол. Съев миску борща (борщ Глущенко ел только из расписной миски), несколько штук котлет, пил ряженку или грушевый взвар из холодильника. В компании своих, проверенных людей запевал древние казацкие песни с самостийным душком. Не громко. Потихонечку. Иногда жена теребила его:
– Сходим в театр. Или концерт послушаем.
– Кого смотреть? Райкина? А?! Я бы таких райкиных… ого!
Юхим Тернюк вещи свои и деньги (ох, порядочно денег) хранил у дядьки Ивана. И дядька не был внакладе. Юхим вел дела с дядькиным торгом, неправедным путем поставлял лес для тары и вывозил на Север «левые» тонны фруктов.
Тернюк позвонил дядьке Ивану ночью. Иван Юхимович только-только крепенько закусил и собирался на покой. Звонок. Взял трубку из рук жены.
– Юхим звонит, – шепнула жена.
– Здорово, Юхим! Чего по ночам звонишь? Що тралилось?
Тернюк дал понять, что нуждается в приюте на время… И вообще хотел бы посоветоваться. Глущенко моментально потух, понял – племянничек горит.
– Хворый я. Доктора замучили. До телефона еле дошёл. Ты поезжай в Черкассы. Ага! До неё. Она одна живет. Отдохни сколько времени, – бурчал дядька Юхим.
Под Черкассами жила родственница жены Глушенко, муж её – участковый милиции. К нему и направил племянника, «горящего» жулика, Иван Юхимович.
– Сволота! – выругался Тернюк, после того как дядька повесил трубку.
Решил поехать в Москву, к Дымченко, и узнать, чем пахнет. Может, зря панику развел. Хотя чуял – пахнет пожаром.
А НЕ ВРЁТЕ?
Прибыв в Москву, следователь Екатерина Турбина явилась в управление и открыла дверь в кабинет Прохорова.
– Куда вы? – удивилась секретарь.
– Меня ждёт товарищ Прохоров.
Прохоров не ждал. Увидев Катю, заметно оживился – пришла интересная посетительница.
– Прошу, – любезно улыбаясь, указал Прохоров на кресло.
– Прошу, – сказала Катя и вручила Прохорову удостоверение и командировку.
Слово Ломоносовск вызвало беспокойство у начальника управления. Какая-то неприятность.
– Чем могу быть полезен?
Катя положила на стол два распоряжения на неплановый отпуск леса. Прохоров прочитал оба. Еще раз прочитал.
– Ваши подписи?
– Удивительно. И вторая как будто моя, но не помню… На три тысячи кубометров, кажется, не подписывал.
– Вы не ошибаетесь. На распоряжении, где три тысячи кубометров, подпись не ваша. Экспертиза установила.
– Да. Подпись явно не моя, – быстро согласился Прохоров.
– Кто мог, кому выгодно было подделать вашу подпись?
– Не скажу. Я этого Тернюка в глаза не видел.
– Можно установить, кто ему вручал оба распоряжения?
– Безусловно. Но… Я рекомендовал бы для пользы дела пока не обращаться к сотрудникам. Сам установлю. Как вы понимаете, я в этом заинтересован.
– Бумажки я оставлю у себя. Когда зайти к вам?
– Хотя бы завтра утром. Часов в двенадцать.
– Хорошо. Тут ещё подпись начальника отдела Дымченко.
