она подняла глаза, маг был уже далеко. Он широкими шагами шел по тропе к Саверу. Маркус не сводил с нее глаз.
Авалон отвернулась от него и увидела, что девочки тоже глазеют на нее и жарко перешептываются.
И вдруг Авалон почувствовала себя глубоко, отчаянно одинокой. С детских лет не знала она такого полного одиночества. В те далекие дни одиночество было ее врагом, и она боролась с ним так же яростно, как боролась со всеми другими врагами, начиная с Хэнока. И теперь ей было не слишком приятно понимать, что она по-прежнему одинока.
Поблизости рос пышный куст ежевики. Авалон побрела к нему, издалека заметив, что на шипах белеют клочки овечьей шерсти.
Авалон протянула руку и с неожиданной легкостью сняла клочок шерсти с шипа. Рядом был второй клочок, побольше. Авалон потянулась и за ним и уколола палец.
Девушка отдернула руку. На пальце выступила яркая капелька крови. Отчего-то Авалон вдруг захотелось плакать.
— Ой, миледи, — произнес за ее спиной девичий голос, — вы поосторожней с этими шипами. Они так колются.
Сунув под мышку корзинку с шерстью, девочка взяла ладонь Авалон и осмотрела царапину. Другие девочки бросили работу и окружили их.
— Могло быть и хуже, — заметила одна.
— Нужно выдавить кончик шипа, — посоветовала другая.
— Ага, — согласилась девочка, державшая руку Авалон, и принялась давить на уколотый палец, покуда из ранки не вытекла круглая капля алой крови.
— Если шип останется в ранке, будет ужасно чесаться, — со знанием дела пояснила девочка.
Авалон окинула взглядом своих добровольных спасительниц и лишь сейчас заметила, что их ладони и пальцы обмотаны полосками полотна. И все равно на руках у них было множество царапин.
— Видно, я не такая милая, если шипы ежевики не склоняются передо мной, — неловко пошутила Авалон и тут же пожалела, что так легкомысленно говорит об их священной легенде.
Девочки приняли ее слова всерьез и, качая головами, наперебой залепетали, что миледи, мол, конечно, такая же милая, как жена древнего лэрда. Это шипы ежевики, видно, переменили свой нрав из-за проклятия.
Авалон мучительно было думать, что эти доверчивые болтушки и впрямь считают, будто она — живое воплощение легенды, когда на самом деле она ничего, ничего не может сделать, чтобы оправдать такую безоглядную веру.
— Что случилось? — спросил Маркус.
Он подошел незаметно, решив, как видно, узнать, отчего девочки бросили работу.
— Ничего, — ответила Авалон и, мягко высвободив руку, сунула в корзинку девочки клочки собранной шерсти.
Девочки брызнули прочь, словно стайка испуганных воробьев, и снова взялись за дело.
Маркус подошел к Авалон, с серьезным видом взял ее руку.
— Нужно выдавить из ранки кончик шипа, — заявил он, поднося уколотый палец к своим губам.
— Да, я знаю… — начала Авалон и осеклась, когда он губами обхватил ее палец и принялся посасывать ранку.
Зачарованная, она молча стояла перед ним и всем своим существом впитывала влажное тепло его языка, его нежных и жарких губ. Мир вокруг исчез; Авалон не чувствовала ни боли, ни холода, ни смущения, потому что во всем мире остался только Маркус, его склоненное лицо, властные губы, тень от его ресниц на обветренных смуглых щеках.
Потом он поднял голову, и взгляды их встретились. Что-то дрогнуло в душе Авалон. Она хотела отвести взгляд, но не смогла, словно светлые глаза Маркуса сковали ее на месте незримыми цепями.
— Что, лучше? — спросил он вслух, не отпуская руки Авалон. И, не дожидаясь ответа, опять склонился над ее ладонью и коснулся поцелуем чуть дрожащих пальцев.
И снова Авалон накрыла с головой темная волна желания, сладкий трепет пробежал по ее телу. Сама того не замечая, она шагнула вперед, потянулась к Маркусу, к манящей силе, которая исходила от его дерзких и нежных губ.
Тогда Маркус привлек ее к себе и легко, нежно поцеловал.
Он все время мучительно помнил, что они не одни в долине. За ними следят сотни глаз. Поэтому, сдержав себя, он ограничился только этим сладостным, но кратким поцелуем и почти сразу отстранился.
— Суженая… — чуть слышно прошептал он.
— Авалон отшатнулась так, словно ее ударили.
— Что? — потрясение проговорила она.
— Суженая, — повторил Маркус и покачал головой. — Просто нежное слово, миледи.
Он и сам не знал, откуда взялось это слово. Маркус никогда прежде не слышал его от других, да и сам так никого не называл. И все же это слово идеально подходило к Авалон, словно было создано именно для нее. Авалон, к несчастью, была другого мнения. Отступив на шаг, она исподлобья глянула на Маркуса, и он понял, что миг волшебства исчез безвозвратно. Авалон опять стала упрямицей, не желавшей смириться с неизбежным.
— Все это неправда, — пробормотала она, глядя за спину Маркусу, на каменные останки эльфа.
— Отчего же? — спросил Маркус, проследив ее взгляд. — Отчего же неправда, Авалон? Случались на свете и более удивительные вещи. Это грустная, мрачная история, но есть в ней и светлая сторона, разве не так? Знатная женщина вышла замуж по любви…
— И чем это для нее закончилось? — мрачно отозвалась Авалон.
Маркус взял ее за руку и повел назад, к тропе.
— Это правда, — нехотя согласился он, — конец у этой истории и впрямь печальный. Во всяком случае, для клана Кинкардинов.
— А также для этой женщины и ее лэрда, — отозвалась Авалон, размышляя о том, что сказал ей мавр.
Если души людей и впрямь после смерти возвращаются в смертную плоть — кто знает, быть может, сейчас древний лэрд и его жена здесь, среди них? И найдут ли они счастье, усвоив все уроки, преподанные им жизнью?
«Суженая» — так назвал призрачный лэрд свою мертвую жену.
— Что до проклятия, милорд, — вслух продолжила Авалон, обрывая собственные мысли, — то я сильно сомневаюсь, что оно существует. Может быть, ваш клан не процветает, но и нищим его не назовешь. И к тому же клан Кинкардинов весьма влиятелен. Это я хорошо знаю. Король благоволит вам. Он держался целый год, прежде чем исполнил требование Генриха вернуть меня на родину. Целый год один король отказывал другому — и все ради того, чтобы порадовать ваш клан. Я бы не назвала это проклятием.
Маркус вдруг резко остановился и одарил Авалон таким взглядом, что ей немедленно захотелось взять свои слова назад.
— Так ты думаешь, Авалон, что это легкая жизнь? — прищурившись, тихо спросил он. — А самой себе ты пожелала бы такой жизни? Съестных припасов едва хватает на всю зиму. Шерсти еле хватает самим себе — не то что на продажу. Даже Хэнок не мог сколотить состояние на пустом месте.
— Так возьми мои доходы, — в который раз сказала Авалон.
Резкие слова Маркуса пристыдили ее, но тут же она разозлилась на себя за этот стыд. Ведь не бессердечная же она, в самом деле! Ей и вправду жаль их всех: юных сборщиц шерсти, исхудавших женщин, гордых мужчин. Авалон было горько, что они живут почти что в нищете. И еще горше было, что Маркус так низко оценил ее, решив, что она ничего не заметила.
— Возьми мои доходы, — вслух повторила она. — Возьми все мое состояние. Я отдаю его по доброй воле.
— Возьму. Когда мы станем мужем и женой.
И тут, перед окаменевшими останками злого эльфа, у Авалон наконец-то лопнуло терпение.
