— Ты сказал, милорд, что исполнишь мою просьбу, — твердо проговорила она.
Все молчали, с изумлением следя за этой сценой.
— Я прошу не так уж многого. — Авалон огляделась в поисках поддержки и увидела мага, который все так же стоял у двери. — Если ты сомневаешься, оставь здесь этого человека. — Она кивком указала на Бальтазара и вновь обратилась к высоким гостям: — Уверена, что это всех устроит, не так ли, милорды?
— Да, устроит, — впервые за все время подал голос посланник Малькольма. И с вызовом поглядел на своих спутников.
Маркус, однако, не шелохнулся даже тогда, когда Бальтазар подошел к нему и с бесстрастным видом поклонился, прижав ладони ко лбу. Маркус мрачно уставился на него, сжав побелевшие кулаки.
Бальтазар проговорил что-то на незнакомом языке. Лишь тогда Маркус повернулся спиной к высокородным гостям и, держась неестественно прямо, вышел.
«Теперь будет легче», — подумала Авалон.
Змея ослабила хватку, и человек одолеет ее. Когда она в следующий раз увидится с Маркусом, он снова будет самим собой. При этой мысли Авалон позволила себе немного расслабиться.
— Что ты за человек? — сурово спросил один из церковников, с неодобрением глядя на смуглое, покрытое татуировками лицо Бальтазара.
— Ничтожный слуга, ваша милость, слуга из Святой Земли, — ответил маг, и Авалон испугалась, что эти люди могут придраться к его словам, сочтя их двусмысленными.
Они, однако, ничего не заметили. Небрежным взмахом руки церковник велел Бальтазару отойти.
— Кинкардин привез его из крестового похода, — пояснил второй церковник, и королевские посланники понимающе закивали.
Маг опять поклонился и, отступив в темный угол, совершенно растворился в тени.
— Леди Авалон, — снова заговорил старший церковник, тот, что не заметил, с каким царственным величием держится Бальтазар. — Твои кузены, лорд де Фаруш и его брат, Уорнер де Фаруш, обратились с жалобой к их величествам королям Англии и Шотландии и к его святейшеству папе. Они объявляют, что тебя неправедно и силой отняли у них и что они имеют преимущественные права на твою руку.
— Откуда же взялись эти права? — спросила Авалон.
В разговор вступил второй церковник:
— Прежде чем мы продолжим, миледи, нам надлежит задать тебе один вопрос. Не была ли ты… — Он осекся, внезапно вспотев, неуверенно откашлялся. — Словом, леди Авалон, не было ли тебе нанесено оскорбление?
Глупцы! Неужели она стояла бы вот так перед ними, если бы подверглась насилию? Уж, верно, нашла бы способ подать им знак, что дело неладно!
— Мне не было нанесено никакого оскорбления, — громко и ясно ответила Авалон.
Все четверо явно вздохнули с облегчением. Старший церковник продолжал:
— Очень хорошо, миледи. В таком случае я вынужден сообщить, что твое обручение подвергнуто сомнению. Право Кинкардина, разумеется, подтверждено документами. Оспорить их достоверность невозможно.
— Вот именно, — хмурясь, буркнул посланник Малькольма.
— Однако же лорд де Фаруш утверждает, что его брат имеет преимущества перед кланом Кинкардинов. Он заявляет, что заключил с твоим отцом соглашение о твоей помолвке с Уорнером де Фаруш прежде Хэнока Кинкардина.
Немыслимая наглость! Пускай Кинкардины похитили ее, но уж такого она не допустит!
— Я никогда не слышала о подобном соглашении, — объявила Авалон. — Какие у него доказательства?
— Лорд де Фаруш утверждает, миледи, что у него есть все необходимые документы. Он предоставит их к рассмотрению в скором времени.
Второй церковник подался вперед, опершись на локти.
— Пока же это дело не прояснится, ты, леди Авалон, будешь находиться под опекой Церкви. Церковь и решит, кому должна принадлежать твоя рука.
Именно о таком решении Авалон молилась всего полчаса назад: беспрепятственно покинуть замок под защитой этих людей, укрыться в монастыре, а потом, усыпив бдительность своих новых опекунов, самой решить свою судьбу.
Но если она так поступит, то никогда уже не сможет помочь обитателям Савера, потому что не сможет распоряжаться своим состоянием. Выходит, Кинкар-дины не получат от нее помощи. Никогда не сумеет Авалон послать им зерна, овец или денег, дабы загладить свою тайную вину перед этими добрыми людьми, которые видят в ней свою единственную надежду.
К тому же, если она останется под опекой Церкви, Брайс и Уорнер могут все же доказать свою правоту и заполучить Авалон, а вместе с нею и все ее состояние.
Одна мысль об этом казалась невыносима.
Что угодно, только бы не оказаться во власти убийцы! Уж лучше умереть! Уж лучше…
Остаться здесь.
Да, остаться здесь, в Савере, — и ждать. Наблюдать. Строить планы на будущее. Здесь, вдали от алчных лап Брайса, Авалон смогла бы наконец сама распорядиться своей судьбой и прежде, чем навсегда уедет отсюда, помочь Кинкардинам.
— Увы, добрые милорды, — вслух сказала Авалон, ставя на кон свою судьбу, — боюсь, что я не смогу поехать с вами. Не так давно я упала с коня и пока еще не в силах вынести долгий путь.
— Что такое? — удивился посланник Генриха. — Ты ведь говорила, что здорова!
— Плечо мое здорово, милорд, но… — благодарение богу, ей удалось покраснеть, и смущенно запнуться. — Я сильно расшибла бок, милорд, и ушиб еще не вполне зажил. Спросите хоть вот этого человека. — Авалон указала на мага. — Это он лечил меня.
— Раб! — буркнул посланник Генриха. — Поди сюда.
Бальтазар подошел и поклонился. Авалон восхитилась его самообладанием.
— Это правда, раб, что леди расшиблась?
— Чистая правда, милостивый господин. Она упала с горячего скакуна и сломала ребро. Если бы сейчас ей пришлось ехать верхом, ее здоровью был бы нанесен непоправимый вред.
— Да неужели! — фыркнул посланник Генриха. — Что ты, раб, вообще смыслишь в этом?
Бальтазар ответил ровно, без тени гнева:
— Я, милостивый господин, много путешествовал. Я обучался у лекарей в Александрии, в Сиене, а также в Иерусалиме.
— Языческим чарам, конечно, — пробормотал старший церковник.
— Я, ваша милость, примкнул к Церкви еще в Святой Земле. И с крестом на плечах совершил паломничество в Вифлеем.
— Но ты отмечен языческими знаками! — возразил посланник Генриха. — И на лице у тебя дьяволова отметина!
— Таков, милостивый господин, обычай моего народа — покрывать лицо различными знаками. Это случилось до моего обращения к Христу. Я из братии монастыря Святого Симеона.
— Коптский монастырь? — Церковники обменялись взглядами, затем посмотрели на мага.
— Так ты монах? — спросил старший.
— Я ношу на себе знак Христа. — Бальтазар неспешно распахнул скрепленные у горла одежды.
На груди его было вытатуировано распятие.
— Тоже отметина, однако господа нашего! — почти с восторгом заметил младший церковник.
— Коптские христиане склонны к мистицизму, — с сомнением проговорил старший.
— Однако же они поклоняются Христу, — возразил младший. — Монах не стал бы нам лгать, какого бы он ни был ордена.
— И все же мы в затруднительном положении, — с досадой заметил старший церковник. — Мы не можем оставить леди здесь, но, оказывается, не можем и взять ее с собой. И задержаться здесь нам невозможно. Экая незадача!
