съемной квартире.
– Тем более нечего дергаться, – сказала я и покинула его, чтобы присоединиться к майору и маме.
– Настя, тебе не стыдно, тебя человек давно ждет, а ты ходишь неизвестно где, – сказала мама.
– Настя не знала, что я приеду, – вставил Николай Иванович. – Это я должен извиниться, что появился без предупреждения.
«Знаем мы ваши ментовские штучки», – подумала я, но промолчала.
Майор сообщил, что проезжал мимо, оказавшись по делам в нашем районе, и решил заскочить, тем более что появилась кое-какая информация, которую он хотел бы со мной обсудить.
Я на него вопросительно посмотрела.
– Вы знали, что Алладдин Денисенко был болен? – спросил Николай Иванович.
По-моему, наш Алик, царство ему небесное, был здоров как бык, и если бы не пуля, остановившая его жизнь в расцвете лет, то пережил бы и меня, и других членов группы.
– Венерическое что-то? – спросила я, не придумав ничего лучше.
– В некотором роде, – ответил Николай Иванович с хмурым видом. – СПИД у него был. ВИЧ-инфекция в финальной стадии. И он знал об этом.
Мы с мамой хором ойкнули, она схватилась за грудь, потом она пролепетала:
– Ой, а я с ним целовалась!..
– Настя, а ты с ним не целовалась?! Настя, ты с ним?.. И он же с Вадиком разговаривал, – в ужасе шептала мама.
– От разговоров ничего не бывает, – заметил Петров. – ВИЧ-инфекция вообще-то передается половым путем. Ну или через кровь.
– Погодите-ка, я сейчас, – мама резво вскочила и рванула к себе в комнату.
Она имеет болезненную страсть к вырезкам из газет. В последние годы мы получали «Санкт- Петербургские ведомости» и «Комсомольскую правду», а также несколько бесплатных газет. Мама прочитывала все от корки до корки, а потом вырезала статьи на определенные темы и раскладывала их по папочкам. По-моему, она к ним никогда больше не возвращалась и они тихо-мирно пылились у нас на шкафу, но я с этим ее увлечением не боролась, понимая, что ей нужно себя чем-то занять.
Папочка с вырезками обо мне (и «Кокосах») хранилась в большой комнате, вернее, это была уже не одна, а целых три папочки. Мама специально покупала те издания, в которых должны были выйти статьи о нас. В большой комнате также хранились все диски и видеокассеты с записями концертов и интервью. У мамы в свое время была даже мысль оклеить часть стен моими фотографиями и плакатами с изображением нашей группы, но я ее отговорила, сославшись на то, что часть ее подруг, так и не знавших меня, как Шушу, не поймут это и не одобрят. Она согласилась и показывала свои «сокровища» только тем, кто восхищался творчеством «Кокосов».
Вырезки на медицинские темы у мамы тоже имелись, так что вскоре мы с Николаем Ивановичем прослушали лекцию на взволновавшую ее тему.
Мы могли подцепить ВИЧ-инфекцию от Алика, только если у нас во рту были ранки – по крайней мере, так говорилось в статье, найденной мамой. Она тут же притащила на кухню увеличительное зеркало и принялась изучать свой рот, потом попросила Николая Ивановича, чтобы и он посмотрел. Я наступила под столом майору на ногу. Он все понял, но в рот маме тем не менее заглянул и объявил, что никаких ранок там не видит.
– Настя, давай тебя посмотрю, – сказала она.
– Я с ним не целовалась! – заорала я.
– Но проверить все равно надо, – настаивала мама.
Я поняла, что мне, как обычно, проще согласиться. Ранок не нашлось и у меня. Затем мама сбегала к Вадику и, ничего не объясняя, изучила и его рот. Внук уже был привычен к бабушкиным закидонам и отнесся к мероприятию спокойно, вот только у Коли возникли вопросы. Я обещала ему потом все объяснить.
Когда мы с мамой вернулись в кухню и заняли свои места, она глубоко задумалась, потом вдруг вскочила и заявила, что рюмки, из которых мы тогда пили, надо бы выбросить. Как и тарелки.
– Хорошо помыть будет достаточно. И ведь вы наверняка их уже мыли? Ну еще раз вымойте, – посоветовал Николай Иванович, наверное, уже жалевший, что сказал об Алике при маме.
Она развила бурную деятельность, а я пригласила майора пройти вместе со мной в большую комнату. Но не успели мы там усесться, как прибежала мама и заявила, что мне и Вадику обязательно надо сдать кровь на СПИД, она сходит вместе со мной. И Ане надо сказать. И другим нашим.
Я закатила глаза. Выход нашел Николай Иванович, предложивший ей созвониться с Агнессой Геннадьевной и сообщить той новость. Я тут же поддержала его, считая, что одна Агнесса сможет вернуть маму на грешную землю. Ну или достанет всех в лаборатории так, что они временно закроются, и мамина инициатива сойдет на нет.
В общем, наконец мы смогли поговорить. Для начала Николай Иванович извинился. Я только махнула рукой и поинтересовалась, зачем он все-таки пожаловал в столь поздний час. Я подозревала, что основной целью было не сообщение о болезни Алика.
Николай Иванович достал из портфеля три толстые тетради в клеточку и протянул мне.
– Что это? – спросила я.
– Дневники вашего Алладдина Николаевича. У меня волосы дыбом встали, когда я их прочел.
Я приподняла одну бровь. Майор что, хочет, чтобы теперь они у меня встали? Делать мне нечего: читать чьи-то дневники. То, что понаписал Алик, меня, откровенно говоря, нисколько не интересовало, даже если там и было что-то о моей скромной персоне.
Майор не хотел, чтобы я тратила слишком много времени, а только попросил меня ознакомиться с неким списком из двадцати семи фамилий, указанных красными чернилами. Кого из этих двадцати семи лиц мужского пола я знаю?
– А в чем дело? – тут же заинтересовалась я, даже не прочитав все фамилии.
Николай Иванович рассказал мне жуткую историю (вольный пересказ содержания дневников), от которой у меня холодок пробежал по коже.
Алик родился где-то на Украине. Это я и так знала: он потом даже занимался с каким-то специалистом, чтобы избавиться от акцента, но этот акцент все равно проявлялся, когда он очень волновался или ругался с кем-то. Честно говоря, я в свое время очень удивилась, став свидетельницей их скандала с Максимовым. Я не поняла в первый момент, что это Алик орет. Но обычно он очень хорошо говорил.
В те годы, когда рос Алик, было принято заниматься в каких-то кружках или секциях, и все занятия были бесплатными. Поскольку Алика не взяли ни в какие спортивные, а мать считала, что ему обязательно нужно двигаться, «чтобы энергия не пошла не в то русло», она отдала его в народные танцы. Там за Алика тут же ухватились, так как испытывали вечный недостаток танцоров мужского пола.
Затем он поступил в балетное училище, причем пришел туда только в седьмом классе. Но его взяли. И совсем без блата. При одном условии: надо было ублажать одного педагога.
Алику хотелось славы, денег, известности. В его родном городке над ним издевались, его часто били, а он не мог за себя постоять. В обычной школе он всегда был предметом насмешек, в частности, из-за занятий танцами. А он без них уже не мог жить. Алик решил, что станет знаменитым и всем покажет. И он очень хотел учиться в балетном училище, где все мальчики танцуют и он не будет предметом насмешек. И если он приглянулся одному из педагогов – ну что ж, за все в жизни надо платить. Алик уже в те годы был наслышан об однополой любви.
В балетное училище он поступил, после окончания его зачислили в труппу одного известного театра (за что он тоже заплатил телом), но случилось непоправимое: он попал в автомобильную аварию и сломал ногу. На балетной карьере пришлось ставить большой жирный крест.
Но Алик нашел в себе силы начать жизнь по-новому. Пусть он не может танцевать сам, он будет учить других. Он поступил в Институт культуры.
Затем он несколько раз менял места работы, каждый раз устраиваясь на более престижную службу, его материальное положение постоянно улучшалось. Но ему приходилось платить своим телом за все и всегда. Ему на пути попадались настоящие садисты, над ним измывались, в него плевали. Однако он всегда получал то, что хотел.
– Это просто кошмар какой-то, – сказал мне Николай Иванович. – Или мужику страшно не везло в жизни,
