возлюбила по приезде как самоё себя. Брата и проросший кокос. Его мы всё же выхитрили, вывезли, несмотря на запреты, из страны обитания, уже основательно к тому времени проросший, вымахавший с метр или около того, прочно вцепившийся начинающимися корешками в прибрежный песок, который мы с Никуськой осторожно отгребали руками, пока Джаз, обхватив гладкие ореховы бока, осторожно тянул его тонкими ручками наверх, высвобождая корни от грунта. Ясное дело, не понимал абсолютно, для чего нам нужен этот мусорный плод без сока, каких тут тьма ненужная. Но виду не подавал, способствовал общей задаче, как умел. Старался. Так и вытянуло индийскую репку семейство Бург. А вывезли в длинной картонной коробке, на авось, будь что будет: сломается, усохнет — значит, не судьба. Или просветят на телевизоре и не пропустят.
Оказалась — судьба. И не повредили, и не просветили, и не засох, пока летел. Заодно рюкзак местного песку привезли с собой, как Инка и планировала — вживлять в родное. Ника сразу приспособила растение в пластиковый тазик, временно. Потом мы купили кадушку и пересадили пальму уже по всей науке: с родным грунтом, подкормкой и соблюдением температурно-влажностного режима.
Вот она и носилась теперь колбасой, с Джазом и кокосом. Пальме отдавала необходимое должное, памятуя о том, что мама этого очень хотела, а Джазика просто полюбила без памяти, как любят, когда хочется любить ещё больше, но уже просто больше некуда, невозможно, и так выпирает через край. Предел. Крыша. Дальше — небо и космос. Именно такое с утра до вечера и демонстрировала обожание. Сразу упросила меня: слово «нет» не существует в нашей семье, ладно? Это я про Джазика, не пугайся, папочка, пожалуйста. Видишь, у него сегодня утром практически отсутствовал аппетит. А я ещё подумал про себя, но не стал связываться с дочерью — тарелку манной каши с вареньем, омлет из трёх яиц, гренки с эдамским сыром и банку шпрот на десерт. Это если не считать чая с молоком. И тоже, кстати, с вареньем.
А вот мне на самом деле в глотку не лезет завтрак, уже который день. Не могу сюжет начать. Как ни крути, не выходит, чтоб и достойно, и с духовкой. На дворе — девяносто четвертый год истекает, сам я пятый десяток совсем уже скоро размениваю, давно пора новые очки набирать. И конкуренты не дремлют, суетятся кто где, каждый урвать от ситуации на рынке пытается, кто прямым подлым расчётом, кто скрытой от глаз бесчестной игрой. Люди без души и морали, что с них возьмёшь, с подонков. А слава не любит долгого простоя. Тем более когда ещё не пришла, как ей достойно надлежит. Не окончательно утвердилась в сознании этих сволочей. Читателей, читателей, это я о них, родимых. С другой стороны, для примитивного ума, носителями которого является основная масса книжных потребителей, нужна хорошая встряска, типа…
Итак. Отец, как мужчина, живёт с дочкой-подростком, которая не возражает против такого семейного нововведения, потому что так ей завещала покойница-мать, понимая, что лучшего варианта заботы о девочке достичь не удастся, если быть, конечно, в курсе интересных особенностей своего мужа, о которых ей удалось узнать совершенно случайно, незадолго до раковой смерти. Но расчёт оказался обманным для всех в этой непростой семье, потому что дочка не от мужа, что не известно никому, кроме матери- прелюбодейки, искренне раскаявшейся с приходом неизлечимого рака, разом спалившего весь организм, без остатка. Через год девочка тайно от отца заводит связь на стороне, с одноклассником, который ещё не вполне определился в собственной сексуальной ориентации и мучается от несовершенства не оформившегося окончательно молодого организма. Об этом случайно становится известно отцу. В порыве ревности он выискивает способ познакомиться с соперником и узнать его поближе, но внезапно обнаруживает, что мальчик этот вовсе не полный негодяй и урод, а вполне милый юноша, с нежной и чуткой натурой и нервической конституцией юной неокрепшей души. А ещё он тоненький и белокожий, чем-то даже напоминающий в юности мёртвую жену героя повествования. Герой внезапно понимает, что он любит этого мальчика, видя в нём всё то, чего не обнаруживал в жене или не смог ей дать. Тогда он даст это тому, кого нашёл волей провидения. Он соблазняет подростка тайно от дочери и теперь уже живёт с обоими, склоняясь всё же больше к мальчику. А мальчик, окончательно определившийся в области физических предпочтений, продолжает мучиться, но уже по другой теперь причине: он не может больше лгать бывшей избраннице и говорит ей страшную правду о себе и о её отце. Узнав эту правду, девочка в отчаянии прыгает с крыши блочной девятиэтажки, но полёт ее завершается ровно в кузове грузовика, везущего подушки на городской рынок. Она не пострадала, она лишь смертельно испугана и всё ещё в отчаянии. Водитель грузовика, молодой симпатичный парень, приходит ей на помощь, успокаивает, и та, натерпевшаяся, засыпает в кабине грузовика, прижавшись к парню. А когда просыпается, оба понимают, что они нашли друг друга. Как и отец с её бывшим одноклассником. Все четверо встречаются у могилы покойной жены и молча кладут цветы под чёрный мраморный камень. На глазах — слёзы благостного всепрощения… несмотря на то что отец-таки успевает бросить быстрый заинтересованный взгляд из-под приспущенных ресниц на водителя грузовика, избранника своей девочки. Но девочка не в обиде, она понимает своего отца, она уже почти взрослая. Она уже в курсе, что мужчина, способный понять женщину, как правило, живёт с другим мужчиной. Как-то так, в общем…
Но вопрос один: как органичней всё это насыщенное событийным рядом, волнительное повествование наполнить попутно высокой духовной составляющей, чтобы избежать обыденности, банальщины и пошлости, которую лично я ненавижу и не терплю, особенно когда речь идёт о настоящей литературе. И этого не так сложно, хочу сказать, достичь, если обладать необходимым профессиональным и человеческим чутьём, будучи прирождённым интуитом. Как я, к примеру.
Сразу раскрываю секрет удачи вышеизложенного сюжета: кто-то из героев должен непременно прийти к Богу. Или уже оказаться тайно верующим. Скажем, тоненький одноклассник — верующий, а отец — придёт со временем, заставив себя отказаться от попытки вступить в связь с молодым водителем грузовика. Вот тогда уж точно пройдёт «на ура», гарантирую. Я просто не могу этого не понимать, как подлинный счастливчик среди четырёхсот заурядных неудачников, как отдельно взятый неподдельный талант, дважды прошедший через горнило специального обряда для посвящённых — два раза по двадцать семь минут…
На следующий год восьмилетний Джазир Раевский, приёмный сын писателя Дмитрия Бурга, был определён мною в первый класс общеобразовательной средней школы, той самой, в которой училась Ника. К тому времени можно было уже вполне подумать и о частной школе, средства, слава Спасителю, позволяли. Но Инуська непременно хотела доучиться в своей, пускай и образца старого советского разлива, но зато привычной и близко расположенной к дому. А лишний глаз не помешает, подумал я тогда, пацанёнок ещё не оформился, не нашёл никакого направления предстоящей жизни, не избрал пока ещё внятных приоритетов, кроме прибалтийских шпрот крупного размера, и лучше с икрой.
Так и решили. Никуська взяла на себя роль школьной мамы: утром всегда уходили вместе, возвращались — как придётся, но если получалось по расписанию, всегда встречала, приводила и кормила. Странно, но с появлением в доме индусика я не то чтобы обрёк себя на лишнюю головную боль, а, наоборот, обрёл некоторую дополнительную степень свободы, поскольку Никуська целиком и полностью взяла на себя заботу о маленьком. Это незаметно для неё самой вынудило девочку подчиниться самодисциплине и предельно рационально организовать собственное время. Теперь она успевала сделать значительно больше, чем у неё получалось до покупки мною Джаза. Быстро переделав уроки, она присаживалась к чёрному братику и проверяла его задания в очередь: буквы, цифры, палочки, наклоны и что там у них ещё, я, честно говоря, не в курсе.
А к концу первого года стал не в курсе окончательно, утратив любой контроль над воспитанием младшего в семье ребёнка. К лету, когда закончилась учёба и пришла пора перемещать семью в Ахабино, на дачу, для вольной жизни, у меня завязался роман с Джазировой классной дамой, двадцатитрёхлетней училкой, которой я презентовал, помню, сразу после родительского собрания недавно переизданный «Пустой и полный». И тут же подписал: «С пронзительной надеждой на взаимность. Искренне ваш, Бург».
Цель была двойная. Во-первых, просто поиметь без напряга хорошенькую училку, о которую споткнулся ненароком, и уже не хотелось отступать. И во-вторых, пристегнуть её же к заботе о моём новом сыне, чтобы частично снять всецелое руководство процессом одной лишь любимой Никуськой. Как водится, влечение плоти и любовь к ближнему своему не могут не отозваться положительно в любом благом начинании. Причём девочка — это я сейчас об училке — на самом деле была очень даже себе, несмотря на
