проводник нашей самовлюблённости, кабель, в котором индуцируется нужный автору влюбления импульс, изрыгающийся с надобной силой и в специально отведённое для этого время. Впрочем, тогда я отвлёкся ненадолго, а нужно было красиво завершиться. Что я и постарался осуществить для полной внутриутробной сатисфакции.
— И ещё, милая. Постараться словом… слышишь? Сло-вом!.. Сделать человека, пусть безнадёжного, пусть самого последнего негодяя, пускай предавшего идеалы, бессовестно насравшего… — я быстро поправился, — беззастенчиво наложившего дерьма в чей-то в карман… Так вот, сделать его лучше, добрее, щедрей и отзывчивей к людям, и это задача вполне реальна, хотя и очень непроста. И тот, кому она по плечу, кто в деле своём достиг хотя бы малого результата и продолжает эту малость посильно умножать, тот и претендует на Богов карман, как говорится. Правда, не ему решать, найдётся ли там для него место, но он и не должен об этом помнить. Иначе — разрушение. С небом не торгуются, солнышко, с Богом контракт невозможен. Подписать его осуществимо лишь с одной стороны. Но это никому не нужно. Ни самому тебе, ни тем более ЕМУ…
После мастер-класса, миновав непродолжительный, тихий и благодарный плач, она одним мощным рывком переключила себя на истерику влюблённой кошки и завершила всё ураганом последовавших один за другим фантастических оргазмов, о существовании и качестве которых ранее не помышляла, даже в отношениях со мной. И даже у Инки, у Инуськи моей любимой, никогда не получалось довести себя до подобного состояния, несмотря на всю нашу с ней самую настоящую любовь. Потому что там я опасался озвучивать всякую хрень, типа этой — слишком умна и благородна была моя жена и без мастер-класса. А тут само потекло, понимаешь, в глуповато растопыренные уши, как будто там моих слов уже ждали, заблаговременно распахнув сейфовые ячейки для пущей сохранности. Хотя, если вдуматься, не всё там хрень, далеко не всё. Как литератор вам говорю. В смысле, как писатель, властитель, как оригинально мыслящая отдельная от других человеческая единица.
Короче говоря, на ближайший обозримый жизненный этап я за индусика своего был спокоен. Присмотр по линии педагогики будет теперь обеспечен. А уход уже и так имелся. И отдых наш мы начали с того, что упаковались, прихватили бочонок с кокосом и отправились проживать наш ахабинский летний период. Для Джаза этот подмосковный сезон стал по счёту вторым. Однако интерес его к русской природе не увял и, казалось, всё ещё было ему тут в новинку. Сосны вместо пальм, ёлки вместо мушмулы, берёзы вместо тростника, мелкая вишня вместо объёмистой папайи, кислая подмосковная смородина вместо сахаристого ананаса и добротный каменный дом, многоспаленный, с камином, подвалом в половину площади застройки и террасой вместо дырчатой пристройки на двадцать четыре несчастных индусика и индуса вповалку плюс нечистотная дырка в землю во дворе.
У нас же вместо дыры имелся трёхсекционный французский септик с насосом для воздушного поддува, круглогодично обслуживающий три высококачественных сортира, а также слив любой жидкой среды, включая постоянную в наличии горячую воду. Оттого и не замерзала почва вокруг септика круглый год, выплавляя в снегу обширную зону вокруг всех трёх секций. Именно по этой причине решено было на семейном совете осуществить посадку драгоценной пальмы в ахабинскую землю ровно в этом интересном месте. В вечную теплоту подле септика. Правда, придётся мотаться и не в сезон, время от времени, чтобы поддерживать подпитку почвы горячим отходом жизненного процесса. Но это дело только приятное, лично я всегда хотел проводить как можно больше времени в Ахабино. Там у меня и кабинетик имеется, и всё прочее необходимое для жизни, включая каминную решётку, на которой можно вполне удобно жарить шашлык, не выползая в природные неудоби. Иными словами, максимально продуманная жизнь для творчества и вдохновения. И особенно в удовольствие, когда спокоен за детей. Одна, считай, взрослая уже, другой с её же помощью пристроен как барчук, не меньше, по всем направлениям жизни. Хоть ещё заводи себе кого, понимаешь…
Кокосину, вытянувшуюся за время её адаптации на Фрунзенской в основательную дылду, осторожно вытряхнули из кадушки вместе с остатками обезьяномордого ореха, околоплодной влагой и песчаным северогоанским грунтом и нежно опустили в приготовленную яму. Рыл Джаз и вырыл её хорошо, ровно и глубоко, так роют все темнокожие жилистые мужчины. Процесс внимательно контролировала Нельсон с крыши дома, и по её недоверчиво прищуренной морде нельзя было понять досконально, что именно не устраивает её на этот раз. Наверное, чувствовала, что орех этот переходит в ахабинский суглинок в силу завещания безвременно исчезнувшей хозяйки. А основным исполнителем воли покойной становится ненавистный чужак, от которого подозрительно демонически отражается дневной свет. Так, что ли?
Вокруг посадку обложили доппайком из рыхлого торфа, перемешанного с питательными гранулами чего-то там, сверху и по бокам заполировали отечественным речным песочком крупного чистого калибра, а к финалу приключения Джаз бормотнул ещё чего-то на своём тарабарском, типа обрывка португальской молитвы, которую обычно подвывала его бывшая родня по всем тамошним праздникам. Сказал, хуже не будет, и я с ним, безусловно, согласился. Как и Никуська. Одновременно ещё поинтересовалась:
— А как же зимой, пап? Ноги в тепле, это ясно, а голова в холоде, получается?
Об этом не подумали. Но я не растерялся и предложил:
— Не вопрос, Никусь. Сам стволик будем в мешковину укутывать. А веточки пальмовые — чем-нибудь шерстяным, попушистей. А к весне снова раскрывать. И полив, полив, полив. Тёпленьким. Плюс опрыскивать не забываем, пальма любит влагу и свет.
Так и договорились. Ухаживать до смерти или до жизни, как оно само себе сложится. И тогда Ника неожиданно для всех закинула старую новую тему:
— Всё у нас теперь, как мама мечтала. Только вместо ещё одного ребёночка экзотическое растение. А мы ведь оркестрик собрать хотели, помнишь? Это когда трое или больше.
— Ты хочешь сказать… — Я недоумённо поглядел на дочь.
— Да, папа, именно то, о чём ты подумал. Нужен ещё как минимум один член семьи. Маме бы эта идея понравилась. Или ты уже всё забыл? — Она пристально упёрлась взглядом мне в глаза.
Джаз слегка насторожился, и это тоже не укрылось от меня. Как я потом догадался, наличие ещё одного обитателя в небольшом семейном пространстве никак не входило в его планы. Наверное, не позволял расслабиться дикий инстинкт, прикрывавший интересы в те времена, когда вокруг него рыскали ещё двенадцать голодных собратьев. Плюс нищая родня. А тут… только, можно сказать, пообвык к своим неполным девяти годам, в обстановку вошёл, вник в происходящее, к шпротам пристрастился, которые никто изо рта не вынимает, а только всё подкладывают да подкладывают. Однако тогда он предусмотрительно промолчал. А я не стал серьёзно вдумываться в развитие сюжетной линии по причине её несущественной малости.
Лето пролетело незаметно, и к сентябрю, когда пришла пора перебазироваться в город, мы вдруг обнаружили, что нашей пальме удалось не загнуться. Поначалу мало чего понимали, она как-то замерла в своём развитии, не добавляя в росте, но и не выказывая зримых изменений в сторону расстройства кокосового здоровья. То есть при сохранении цвета и формы она всё ещё оставалась внутри новой ситуации, замерев на одной и той же линии ватерпаса, словно чутко прислушивалась к себе, к едва слышным биениям микроскопических пальмовых клеточек, к болезненно слабым движениям своих бледных кокосовых соков, внимательно всматриваясь в свет нового для себя солнца, внимая сигналам необычно прохладного ночного неба без россыпи привычно ярких звёзд. Короче, нанюхавшись и насмотревшись, приняла, видимо, решение не загибаться. И все были таким решением довольны. Осталось лишь дождаться урожая самих орехов. Если дерево не окочурится под снегом и морозом, разумеется.
А насчёт очередного прибытка в семью Ника возобновила разговоры сразу же после переезда в город. Тогда я вконец понял, что всё это вполне серьёзно и что девочка на самом деле бредит очередным братом или сестрой. Ну, нянька от природы, что с неё взять, с дурочки. Хотя… подумал я, в этом случае, естественно, девочка. Маленькая, как Инка. И желанная. Тоже, как она.
И поймал себя на мысли, что подумал как о деле решённом. Ай да сукин Бург! И с другой стороны, если прикинуть. Квартира огромная, профессорская. Культурного слоя — немерено, ещё самый старший Гомберг постарался, потомственный интеллигент в несчётном поколении, дед родной, на Немецком лежит, не успел со мной пересечься, месяца не хватило. Так вот — от живописи до акварели и от отцовых фолиантов до дедова антика из краснухи и карелки. От мейсоновских тарелок по линии бабушки до ковчежной, музейного класса, доски-семнашки, добытой по спекулянтскому случаю внуком: праздник, по левкасу, двухрядная, 29 клейм, сплошь фишки, неделаная. И прочее в том же духе.
