пошлый центр мишени. Тираж будет галопировать, начиная с первого дня продаж. Господи, ну как же я себя ненавижу! Как бы Инуське не дать это почитать? Сказать, конкретный заказ? Под кино? Для будущей экранизации по мотивам? Кушать-то надо, Инусь, золотко моё любимое. Но ты же знаешь, это так, временно… А для себя — в стол пишу пока, в столик… Придёт время, наработаю имя, настоящее, серьёзное, весомое, вытащу оттуда да как издам всё разом, серию нетленок под общей обложкой типа «Современная российская классика», да? Ахнет читающий народ, заторчит бетонной шпалой на железных путеводных колеях. Точно-точно, вот увидишь, милая…
Так вот, возвращаюсь к одноглазому маршалу, то есть к адмиралу. И к моей Никуське. Как только кот надёжно очухался, на что ушла пара дней, и осмотрел оставшимся глазом свою новую среду обитания на Фрунзенской набережной с видом на Луна-парк, он неспешно принялся завоёвывать пространство, прекрасно осознавая острым кошачьим умом, что уже не выгонят, потому что окончательно и бесповоротно принят в семью литератора и музыкантши. И есть ещё пособник в любых начинаниях, если что. В смысле Никуська, спасительница, защитница и безотказная внучка матери Терезы. Само помещение, куда приютили, вполне приятное, как и сами хозяева, милые бесхребетники, и если не гадить, где не положено, и не нарываться, как не следует, то вполне можно жить в удовольствие. Даже с одним глазом. Тем более что выход на крышу с балкона последнего писательского этажа вполне удобный для исчезновения и прихода. Что тоже не может не радовать и не утешать в смысле предстоящих радостей жизни.
К моменту, когда Ника подняла вопрос об оркестре, то есть через три года после этой одноглазой истории, Нельсон успел порадовать семейство писателя Дмитрия Бурга четырьмя полноценными приплодами. Полноценными — это значило не два там или жалкие три мяукающие существа. Это означало восемь котят в первый раз и три раза по семь в остальных случаях. Вот так! Нельсон оказался женщиной!
— Ясное дело, — прокомментировала ситуацию заметно подросшая Никуська, — когда ей глаз лечили и живот, врачам не до пиписьки было, неужели не понятно?
— Просто Нельсон, хорошо зная недостатки собственной внешности, не в силах кому-либо отказать: отсюда истоки её смиренности и безотказности, — прояснила адмираличьи амбиции Инка уже со своей стороны. — Было бы у неё зрение, как у всех, уверена, Нельсон не проявила бы подобную расточительность по женской линии.
— А давайте фарфоровый глаз ей вставим? — внезапно предложила моя сострадательная дочь. — Один к одному как второй. Ведь никто об этом, кроме нас, не будет знать, и тогда она хотя бы попробует себя защитить, а?
Мои девочки обсуждали судьбу котят, деликатно подхихикивая и мягко подтрунивая над трогательной ситуацией, в которую попала Нельсон и сами они, а я в это время прикидывал, и довольно серьёзно, какой из способов снятия собственного стресса является наилучшим. И понял — утопить новорождённых в помойном ведре. Ночью. Когда все заснут. А на другой день свезти Нельсон на платную операцию и вырезать у неё яичники. Или кошачью матку. Не знаю, чего там у них вырезают.
Понял и ужаснулся, потому что и на самом деле подумал об этом вполне нешуточно, без всякой оглядки на полагающееся в таком деле присутствие искромётного юмора.
Кошкиных детей удалось пристроить почти всех. Но это лишь в первый раз, и то благодаря одной блаженной издательской тётке, поклоннице моих душещипательных историй, в силу искренней и глуповатой любви к которым она и понеслась по знакомым сотрапезникам, получокнутым поедателям моих сочинений — распределять котят от Бурга, да-да, от того самого, нашего с вами Дмитрий Леонидыча. И книгу подпишет, если чего, так что имейте в виду и соседям расскажите, если кто читал нашего любимого сочинителя.
С тремя другими приплодами было уже сложней. Во-первых, потому, что Нельсон вконец обнаглела, окончательно поняв, в какой приличный дом попала, и в этой связи совершенно перестала предохраняться, в самом плохом смысле слова. Да и на повышенный рацион уже привыкла переходить при каждом очередном разрешении от бремени.
Во-вторых, число сотрапезников моей издательской тётки тоже оказалось небеспредельным, несмотря на не утихающий интерес к творчеству кошачьего владельца. То есть хочу сказать, читать — читали, но от котов стали потихоньку отказываться, ссылаясь на невозможность содержать животное из-за дорогостоящих кормов. То бишь, либо кошка от Бурга, либо книжка от него же. Вместе перестало получаться — инфляция.
В-третьих, потому, что всех новорождённых зверей Никуська всякий раз умоляла оставить в доме. Для воспитания и выращивания здорового потомства. Не зная того, разумеется, как медленно, плавными уверенными толчками набирают во мне обороты негодяйские настроения относительно всего живого в доме. За исключением, конечно, любимой жены, единственной дочки и свежевыжатых соков от овощей и фруктов.
Этот столь рано вызревший Никин материнский инстинкт сыграл впоследствии немаловажную роль, когда основные заботы по Джазу легли на её неокрепшие плечи. Но это потом, снова забегаю вперёд.
Так вот, о ребёночке для оркестра. Мы тогда, помню, посмеялись с Инкой над Никуськиной идеей соединить родное и неродное в органичное триединство. И просто забыли об этом. Ника немножко подулась и тоже, в общем, перестала приставать, ощутив настроение родителей насчёт вброшенной ею провокации. Примерно в то же время мы окончательно определились с планами возвращения на Гоа через пять месяцев, чтобы рожать там пацана, как было давно решено. Никуська в свои четырнадцать была уже слишком самостоятельным и ответственным подростком, чтобы мы всерьёз могли думать, что без нас она не справится с учёбой и домом. Да и кошек в квартире, кроме Нельсон, на тот момент, считай, не было совсем. Всего две непристроенные юные кошары. Что означало устойчивый практический ноль. Правда, и были они такие, как мать: расчётливые, хитрющие и вечно голодные.
Мы прилетели на Гоа к началу зимы с шестимесячным животом, как раз к финалу затянувшихся муссонов и периода продолжительной летней жары, после которых начинался период коммерческого рая для съёмщиков местного жилья. Кто первый ухватит дом, тот опередит опоздавшего, а значит, успеет недоплатить, нажить и избыточно порадоваться. Однако, несмотря на имевшийся ранее опыт, гладко всё не получилось: не успели совсем чуть-чуть, и дом, тот самый, где зачинали мальчика, был уже сдан. Хозяин- индус тоже немного расстроился, потому что успел полюбить семейство Бург ещё в прошлом сезоне. Но взял ситуацию в свои руки и отвёл нас к Минелю, нищему соседу, отцу тринадцати разновозрастных индусиков, все — мужского разлива, от нуля до шестнадцати, проживавших в небольшом домишке с дырчатой пристройкой из побегов тростника вместе с пришибленной какой-то, затюканной заботами женой, неописуемого возраста мамой, двумя страшными, чёрно-седыми, как угольный пепел, бабушками, тремя улыбчивыми мумиеобразными стариками и небольшим по местным меркам количеством примыкающей родни из менее везучих регионов.
Минель быстро вник в суть проблемы, после чего добрые глаза его умаслились и сделались окончательно ангельскими. Он понятливо покивал: последующие шесть минут ушли на переселение его семейства в тростниковый рай, расположенный за тонкой дощатой стенкой нашего будущего жилья. Инка, поддерживая выпуклый живот, недоверчиво отслеживала великое переселение чёрного семейства в угоду белой паре из России ценой вопроса в двести пятьдесят долларов за квартал. На четвёртой минуте переселения, когда старшие дети на руках вносили в сарай старшего дедушку, наш малыш толкнул Инку в живот изнутри довольно чувствительно. Инка осторожно, чтобы не растрясти наше сокровище, перешла в тень растущей неподалёку мушмулы. Там она присела на пыльный грунт красно-бурого цвета и подняла глаза в небо. Оттуда на неё, нехорошо улыбаясь, молча смотрела прошлогодняя обезьяна. С той же ореховой мордой. Мы оба сразу узнали её, в ту же секунду — у неё тоже был один глаз, как у нашей Нельсон. Второй — затёк бельмом, но уже не так культурно, как наш, адмиральский. Это она, одноглазая сволочь, переселившаяся из Ашвемского парка в деревню, не давала в том году проходу нашей семье с первого и до последнего дня пребывания в деревне.
— Больно, милая? — спросил я Инку, переживая за временное неудобство.
— Пройдёт, Митюш, — через боль улыбнулась она, — ещё три месяца с небольшим и все дела.
— Крепись, любимая, — вздохнул я, — мне ужасно нужен этот мальчик. Нам — нужен. Я ведь ещё не наигрался в отца, очень хочется реанимировать это чувство. — И кроме того — я сделал попытку развеселить жену, пока младшие вносили в пристройку сероватого оттенка грудничка и ржавый бак для воды. — Творческое начало лучше передаётся по мужской линии, с сохранением приоритета по половому
