– Да, прекрасно, – согласился Маррин. – Я сюда тридцать лет приезжаю… завел много друзей… Если пожелаете присоединиться, мы собираемся выпить перед ужином на задней террасе. Около шести. Хорошая возможность познакомиться с людьми.
– Спасибо за приглашение, – поблагодарил я, озабоченно содрогнувшись при упоминании о выпивке. Выпивка перед ужином… Надо проявить силу воли. – Надеюсь, никто не будет возражать, если я ограничусь безалкогольными напитками. – Не совсем уместное заявление, но необходимо воздерживаться от спиртного.
Маррин рассмеялся над «безалкогольными напитками», потом пристально посмотрел на меня, стараясь понять, шучу я или нет. Поскольку я не улыбнулся и не посмеялся с ним вместе, он ничего не смог разобрать за темными очками.
– Можно, конечно, не пить, если вам того не хочется, – осторожно оговорился он. – Но там со всеми встретитесь. Нас человек сорок. Веселая компания.
Потом пригляделся внимательней, видя меня насквозь, точно так же, как Дорис, под обличьем человека-невидимки.
– С вами что-то случилось? Кажется, оба глаза подбиты.
– Несчастный случай, – объяснил я. – Автомобильная авария. Отсюда шляпа, темные очки. Лицо слегка разбито. Меня ударили сзади, я сломал нос о руль, поэтому и синяки под глазами.
Легко удалось повторить прежнюю ложь. Я заметил, что повторенная ложь начинает смахивать на правду. Заново лгать нелегко, а повторять вранье вполне естественно.
– Больно? – полюбопытствовал Маррин.
– Только морально.
– Мне тоже, – улыбнулся он.
Я увидел в нем добродушного, благородного и забавного старичка, по-моему вполне заслуживающего доверия, и спросил:
– Можно узнать ваше мнение по одному вопросу?
– Конечно, – с готовностью ответил он.
– Прилично прийти к обеду в шляпе и в очках? Или это вызовет недоумение? Иначе пришлось бы выставить на всеобщее обозрение разбитое лицо.
– Камуфляж вполне допустим, – решил он. – Будете выглядеть еще загадочней.
– Тогда так я и сделаю, – заключил я, с облегчением видя, что Маррин явно не испытывает желания разглядывать мои увечья.
– Ну, устраивайтесь, – молвил он. – Я обычно советую людям отдохнуть в первый день. Познакомьтесь с усадьбой, а завтра приступайте к работе. Погуляйте, поплавайте в бассейне.
– Мне не терпится взяться за работу.
– Ну, как будет угодно. Это главное правило в Колонии Роз. Каждый делает что хочет… Возможно, увидимся в шесть за безалкогольными напитками, – слегка поддразнил меня Маррин.
– Я иногда бываю несдержанным, – признался я, чувствуя неожиданный зов алкоголизма, ожидавшего, когда дверь распахнется под всплеском спиртного.
Маррин хмыкнул понимающе – или непонимающе? Люди редко серьезно относятся к чужим алкогольным проблемам – зачем к ним относиться иначе?
– Делайте что хотите, – повторил Маррин, – единственное правило. – И вышел из комнаты, оставив меня одного. В замечательной комнате особняка Колонии Роз.
Глава 14
Я не последовал совету Маррина – как только Дживс распаковал вещи, уселся за письменный стол и приступил к работе.
Открыл ноутбук, вытащил авторучки, блокноты, поставил под рукой термос с кофе. Моральную и духовную поддержку мне оказывал «Полный оксфордский словарь» 1960 года издания, дополненный предпочитаемыми мной образцами британского произношения и правописания, хоть я слишком труслив для использования такого правописания в собственном произведении.
Так или иначе, вот он я – пилот в кабине. Письменный стол – приборная доска; на втором этаже особняка тем более чувствуешь себя высоко в воздухе.
Я смотрел на прелестный вид за окном: зеленая лужайка, мраморные нимфы, старые деревья, голубое небо, далекие горы. Невидимая птица на дереве, ближайшем к моем окну, испустила единственный крик, потом повторила, чтобы первый был правильно понят. Другая ответила несколько в ином ключе. Мать кликнула ребенка обедать? Ребенок отозвался? Мир прекрасен. Птицы поют. Небо ласково-синее. Я сижу за письменным столом.
Налил чашку кофе из термоса, выпил. Кофе был слабый, жидкий, простая теплая коричневая водичка без всяких последствий. Впрочем, кофе для меня – плацебо, независимо от вкуса. Без него невозможно писать.
Первым делом я вытащил свои заметки, которые держу в большой обувной коробке. Стараясь поддержать какой-то порядок, разложил их примерно в полсотни почтовых конвертов, поэтому коробка набита битком. Записки на разнообразных, причудливых клочках бумаги содержат мои наблюдения, мысли о всяких вещах, но, главным образом, остроумные замечания, импровизированные реплики, длинные речи моего старого компаньона Чарльза.
Сверху на конвертах аккуратно напечатаны пометки для себя с перечислением содержимого, например:
Я с легкой грустью смотрел на конверты, тоскуя по Чарльзу. Но он больше не хотел иметь со мной дело. Из-за выпивки не мог жить со мной в одной квартире и, когда я очутился в лечебнице – после того, как он меня выгнал, – уже не верил в мое исправление.
Теперь, когда я стараюсь исправиться – не пью целые сутки, – это больше не имеет значения. Пишу о нем роман, который надеюсь однажды издать, зная, что он мне этого никогда не простит, каким бы любовным ни вышел портрет. Сочтет унизительным, что я оповестил мир о его безденежье, о зависимости от сопровождаемых женщин. Но я чувствовал безжалостную потребность написать эту книгу – слишком значительный персонаж, чтоб пройти мимо. Вдобавок я самолюбив – либо я, либо он. Присужденных мне денег на всю жизнь не хватит. Необходимо написать второй роман, чтоб прожить и доказать себе, что первая книга вовсе не случайна и я настоящий писатель. А каждому писателю нужен сюжет, и Чарльз мне его предоставил.
Поэтому надо набраться сил, отбросить всякую жалость. Я, как обычно, отмел сомнения и чувство вины, сосредоточившись на книге, чтобы должным образом воспользоваться предоставленным Колонией Роз замечательным рабочим кабинетом. Кроме того, с началом работы дурное настроение улетучивается, я испытываю непривычную радость, воскрешая и вспоминая проведенное с Чарльзом время, успокаиваю в душе раскаяние, превращая его в героя, каковым он себя никогда не считал.
Сунул руку в обувную коробку, наугад выбрал конверт и, что любопытно, вытащил один с надписью: «Избранные размышления, которые, может быть, можно было бы вложить в уста рассказчика».
Выхватил клочок бумаги, как записку с предсказанием судьбы, на котором моей рукой было написано, хотя я и не помню, чтоб это писал: «Постоянно про себя повторяю: жизнь коротка. Жизнь коротка. Жизнь коротка. Не укорачиваю ли я ее еще больше таким повторением? Пусть об этом подумает списанный с меня персонаж».
Не очень-то полезно, поэтому я вытащил другой клочок с очередной литанией:
«Только бы не облысеть. Только бы не облысеть. Только бы не облысеть. Ничего не помогает. Тройное
