в этом признаться… но я решил храбро держаться… Так вот, обычно меня посещают такие фантазии, когда мне плохо, когда я себя ненавижу, а поскольку со мной это часто случается, то и гомосексуальные фантазии возникают с определенной регулярностью. Но поскольку засадить себя в тюрьму трудно и нежелательно, все это было весьма непрактично. В результате меня сильно мучила невозможность выразить свои желания действием. Я не мог их разгадать, не мог выяснить, действительно они мои или нет. Поэтому много лет отчасти гадал, не гомосексуалист ли я. Знаю, это неправдоподобно, потому что мужчины не привлекают меня, в чем, кажется, заключается основной компонент мужского гомосексуализма, тем не менее у меня оставались сомнения. А мне не хочется иметь сомнений, особенно сейчас, на грани романа с Авой… И вот, когда Кеннет сказал, что желает растления, я понял, что и сам желал именно этого, по крайней мере в дурные моменты. Понимаете, Дживс?
– Отчасти, сэр.
– Ну, мы почти закончили… Я стараюсь внятно выражаться… Так или иначе, как вам известно, Фрейда я фактически не читал, но читал один роман, где некоторые персонажи обсуждают его теории, и одна из них заключается в том, что в человеческой душе сосуществуют два влечения: к Танатосу и к Эросу. К смерти и к сексу. К разрушению и к созиданию. Как Северный и Южный полюс для исследователей… Это видно даже в маленьких детях: построил песочный замок, пнул, развалил… А когда
– Кажется, в данном случае, сэр, оба слова уместны.
– Спасибо, Дживс. Дело в том, что я больше всего ненавижу себя за слабость, беспомощность, неадекватность. К счастью или к несчастью, признаю женский пол наиболее слабым из двух, поэтому, чувствуя себя слабым, ничтожным, играю в фантазиях женскую роль. Это меня унижает, но я хочу быть униженным, потому что сам себе не нравлюсь… И вот в чем открытие: теперь мне ясно, что тюремные фантазии на самом деле не постыдные, а позитивные. Понимаете, сознание искало сценарий, в котором меня любили бы, даже слабого и беспомощного. Потому что в «Бабочке» муж любит свою жену. Они счастливы на том острове, хоть и в тюрьме. Вот что особенно трогает… Эрос также означает любовь, и это очень важно учитывать… Итак, я хочу умереть и одновременно хочу жить, а фантазия позволяет мне делать то и другое. Танатэрос. Жить благодаря тому, что меня кто-то любит, но любит потому, что я убил, растлил, уничтожил свое «я». Но тут возникает новое «я» – женское… Понимаете что-нибудь, Дживс?
– Довольно много, сэр, хотя и не все.
– Вы правы, Дживс, я не совсем додумал… Видимо, главный смысл в том, что мои гомосексуальные помыслы имеют почти полностью психологический, метафорический смысл, чем и объясняется, почему у меня, дожившего до тридцати лет, никогда не возникало потребности перевести их в физический план… Это вовсе не дурные мысли, потому что их корень в желании быть любимым. Знаете, мои мысли всегда идут в таком направлении, даже когда я себя ненавижу.
– Очень хорошо, сэр.
– Впрочем, надо прочесть Фрейда, убедиться, что я не напутал. Может быть, почитаю и Юнга. Я читал один роман, целиком посвященный юнговскому анализу. Там главным образом обсуждаются поиски одним мужчиной своей внутренней сущности – анимы, по выражению Юнга; слово «анима» очень похоже на «эниму».[68] Но анима – женская сущность или что-нибудь вроде того. Может, именно ее я ищу в Аве, хотя, по идее, должен искать в себе. А женщины, наверно, ищут свою мужскую сущность… Только никто не находит. Годами ищем, прыгая из постели в постель, производя по ошибке детей, что, вероятно, по-прежнему радует Дарвина, потом теряем товарный вид, уже не можем скакать из постели в постель, но так ничего и не понимаем… Ох, фактически жуткая неразбериха.
– Согласен, сэр.
– Тем не менее это меня обеспечивает постоянным занятием.
– Несомненно, сэр.
– Это всех обеспечивает постоянным занятием… И все страшно одиноки из-за общей путаницы. Очень огорчительно.
– Действительно, сэр.
– Хорошо бы, чтоб было иначе, но от этого не уйти. По-моему, даже те парни-китайцы с двумя головами чувствовали себя одинокими. Один был алкоголиком, что я могу понять, другой попал во вторичную зависимость, как говорят в лечебницах. Значит, даже сиамским близнецам плохо. Как думаете?
– Об этом я не задумывался, сэр.
– Пожалуй, это хорошо. Ваша голова, в отличие от моей, ничем не забита. Завидую, Дживс.
– У вас превосходная голова, сэр.
– Спасибо, Дживс… Впрочем, в конце концов думаю, что мое открытие не такое уж и открытие. Близко к открытию, что уже хорошо. Некоторым вообще никогда даже в голову не приходит совершить открытие.
– Да, сэр.
– Ну, я намерен вставить это частичное открытие в свой роман. Допью до дна термос с кофе и буду печатать до артрита.
– Очень хорошо, сэр.
Глава 28
Пройденные мною шаги в борьбе с алкоголизмом следующие:
1) Честно решиться блюсти трезвость
2) Ничего для этого не делать
3) Пить.
Я не позвонил в АА, как собирался в библиотеке, и, когда мне предложили стакан белого вина на задней террасе, немедленно сдался.
Вот как выглядел бы сценарий киноверсии:
Вечер пятницы. Задняя терраса особняка. Выпивка перед ужином.
Герой пьет.
Освещение и костюмы те же, что прошлым вечером. Такое же количество белого вина. Те же актеры. Камера задерживается на наиболее значительных персонажах, таких как Мангров, Тинкл, Маррин, Кеннет. Примечательно отсутствие Авы и Бобьен. Герой смотрит на Диану, фотографирующую диких зверей, восхищается ее красотой, но сердце его отдано Аве.
Быстро опрокидывая один за другим пластиковые стаканчики, герой пьянеет, радостно осматривая потягивающую вино компанию. Такое ощущение, будто он был тут всегда. К нему подходят Тинкл и Мангров.
Я пробыл в Колонии Роз лишь два дня, а уже подружился со всеми – просто поразительно. Достаточно несколько раз пообедать с людьми и посидеть в компании, уже кажется, будто всех знаешь.
Кроме того, что в Колонии Роз ко мне вернулись привычки алкоголика, произошло еще то же самое, что бывает на свадебных торжествах, растянувшихся на несколько дней, когда с одними тесно сближаешься, других не выносишь, но в любом случае тех и других
Итак, моими любимыми членами колонии стали Мангров и Тинкл. Естественно, мы – трое мужчин – сошлись Друг с другом на задней террасе, потом вместе поужинали за одним из маленьких столиков- спутников, за которым к нам присоединились София, Дон – я с ними завтракал – и древняя художница по имени Дженет, так ловко управлявшаяся с едой, что я вновь призадумался о природе официально признанной слепоты. Тем временем Тинкл сидел рядом со мной, и я видел в нем младшего, меньшего брата, которого у меня никогда не было, хотя он был на год меня старше.
