Проснитесь, сэр!

– Пока не уверен, – сказал Мангров. – Ношу всего пару недель.

– Значит, вы пытаетесь перекинуть определенную долю деятельности на другую сторону, на левую… в надежде добиться какого-то равновесия, как на доске качелей? – уточнил я.

– Да, – подтвердил Мангров. – Некоторые области моего мозга годами не видели серотонина. – Он говорил так серьезно, что все им сказанное приобретало весомость истины; образ мозга с областями, изголодавшимися по серотонину, был просто восхитителен.

– Наверно, ваш мозг похож на Марс, – вдохновенно вымолвил я. – С пустыми высохшими каналами.

– Из-за чего же он пересох? – спросил Тинкл, страдавший, конечно, от противоположной проблемы избытка жидкости.

– Из-за девушки, – сказал Мангров. – Студентки из моей литературной группы в Колумбийском университете. Я в нее влюбился. И она в меня влюбилась. На один семестр. Я так и не оправился.

– Когда это было? – уточнил Тинкл.

– Десять лет назад.

– И вы десять лет тоскуете по той девушке? – спросил я.

– Да.

– Вообще не общаетесь с ней? – расспрашивал Тинкл.

– Не видел и не говорил почти девять лет. Но я ее выслеживал.

– То есть как? – удивился Тинкл. – Разве можно выслеживать не видя?

– Мысленно выслеживал. Высматривал, куда бы ни ехал. По-моему, она в Калифорнии, но я ее искал, даже когда ехал на велосипеде сюда, в Саратогу. Если сейчас кто-нибудь стукнет в дверь, на секунду подумаю – это она. Вот откуда каналы в мозгу.

– Налейте еще виски, – попросил я Тинкла. Горестная и трагическая история почти ничуть не лучше вчерашних признаний Тинкла, фантастически похожая на тему Кеннета о поисках изнасиловавшего его мужчины… Я подумал, не сообщить ли, что Кеннет сидит в той же лодке, но излагать историю было бы слишком сложно; кроме того, неизвестно, оценит ли Мангров проведенную мной параллель между насильником Кеннета и молоденькой любимой студенткой.

– Да, налейте еще, – подхватил Мангров. – Хотя мне, возможно, пить больше не следует. Может быть, в данный момент функционируют лишь два процента моего мозга, и мне не хотелось бы уничтожить возможные результаты действия повязки.

– Можно пить только левой половиной рта, – подсказал я. – Я так делаю при стоматите.

Тинкл щедро добавил лекарство во все стаканы.

– В моем состоянии необходимо пить, – сообщил он Мангрову. – Поэтому не старайтесь тягаться со мной.

– А мое состояние заключается в выпивке, – вставил я, не желая выпадать из дискуссии о патологических состояниях, хоть никто из друзей, кажется, не обратил внимания на такое признание.

– Какая же у вас проблема? – спросил Мангров Тинкла.

– Сексуальная, – объявил Тинкл, и я про себя подумал: ох нет, сейчас все начнется сначала, взял себя в руки, но, прежде чем Тинкл успел угостить меня другой порцией жалоб на рак пениса, кто-то бешено застучал в дверь. Мы все вздрогнули, особенно после недавнего заявления Мангрова, что он ждет стука своей давно потерянной студентки, и застыли. Возможно ли это? Неужели она как-то его отыскала здесь, в Колонии Роз, через столько лет?

Выпито было достаточно для признания подобной возможности, мы все желали, чтоб это была она, ибо наши сердца, объединенные непонятными тепличными силами Колонии Роз, на мгновение забились в такт, мечтая об одном и том же. Желание друга – наше общее желание. Тинкл положил сигару на подоконник и медленно направился к двери, чтобы ответить на настойчивый стук. Мангров следовал за ним с одним мрачным глазом, полным надежды.

Тинкл открыл створку, и перед нами предстала вовсе не возлюбленная Мангрова из Колумбийского университета, скорее, ее духовная противоположность – Бобьен! Свет в коридоре горел у нее за спиной, темные волосы сияли солнечной короной. Кажется, передо мной не впервые предстала объятая пламенем личность. На образ Бобьен наложилось воспоминание о дяде Ирвине, и удвоение двух мстительных врагов лишь усилило мое и без того существенное замешательство.

Впрочем, она пришла не за мной.

– Реджинальд! – воскликнула Бобьен. – У меня в комнате летучая мышь!

Для мужчины с пересохшим мозгом, который только что надеялся, что к нему наконец-то вернулась любовь всей его жизни, Мангров действовал с невероятным проворством. Одним глотком допил стакан, бросил на подоконник сигару, вылетел стрелой из комнаты. Мы ринулись следом, хотя я немного отстал, не желая слишком приближаться к Бобьен.

Прыгая через две ступеньки, хватаясь, как гимнаст, за балясины лестницы, Мангров взлетел на второй этаж, заскочил в свою комнату, выскочил в плотных матерчатых перчатках с огромной сетью для ловли летучих мышей. Сеть была несообразно большая, вроде той, что видишь в «Трех бездельниках»,[69] когда санитар в белом халате отлавливает людей, чтоб отправить их в сумасшедший дом.

Тинкл, Бобьен и я бежали за Мангровом по застеленному ковровой дорожкой коридору с деревянными панелями к ее комнате. По крайней мере, на данный момент ее враждебность ко мне отчасти рассеялась, когда мы все вместе столкнулись лицом к лицу с общим врагом.

Мы вчетвером вошли в комнату, причем я подумал, допустимо ли, что никто не снял обувь, хотя, может быть, у Бобьен нет выработанной политики насчет обуви, перед дверью она оставляет лишь тапочки, что не вполне разумно. А потом подумал, что в таком экстренном случае, с каким мы сегодня встретились, любую обувную политику можно, наверно, отбросить.

Будуар у нее был большой, там царила старинная кровать с пологом на четырех балясинах, с блеклым розовым покрывалом. Образ прелестной спальни рубежа веков дополняли старинные лампы и комоды.

– Где она? – поспешно спросил Мангров.

Мы внимательно осмотрели комнату, и Тинкл ее заметил:

– На стене в углу.

Действительно, прилепившись к стене, словно крупный ком светло-коричневой грязи, сидела летучая мышь со сложенными крыльями. Мангров подкрался с большой осторожностью, но мышь что-то почуяла и внезапно взлетела, пикируя прямо на нас. Не знаю, вскрикнули ли остальные, потому что все прочее заглушил мой собственный пронзительный вопль. Я впервые без промедления отреагировал на опасность. Понятно: в Колонии Роз мне открылся более свободный доступ к эмоциям, включая смертный ужас.

К счастью, мой крик не спугнул Мангрова, сосредоточенного, как самурай. Он красивым, гармоничным движением раскинул сеть, поймав мышь прямо в воздухе. Потом ловко крутнул приделанные к краям сети палки и затянул мешок, откуда летучая мышь не могла выбраться.

– Есть! – воскликнула Бобьен.

– Постарайтесь не покалечить, – предупредил Тинкл, проявляя симпатию к летучим мышам.

– Просто невероятно, – взглянул я на Мангрова.

Он скромно улыбнулся и выбежал из комнаты с гуманным намерением выпустить мышь на свободу. Мы втроем следовали за ним на безопасном расстоянии.

Прошли через черную комнату, где несколько колонистов читали газеты перед визитом к Хиббену. Все взволнованно заголосили при виде мыши. Выскочив на улицу, Мангров героически развернул сеть очередным искусным рывком и опустил на землю, оставив небольшую щель. Ошеломленная мышь не двигалась, потом, чуя свободу, проскакала несколько дюймов и взлетела в быстро темневшее небо, направившись к своим братьям и сестрам.

Бобьен подошла к Мангрову, который держал теперь сеть вертикально сбоку от себя, как Нептунов трезубец, положила красивую руку ему на плечо. По этому жесту можно было догадаться об их бывшем союзе.

– Спасибо, Реджинальд, – проговорила она, выглядя в тот момент почти прекрасно. Потом вернулась в особняк, не взглянув на нас с Тинклом.