Она с силой толкалась назад и кричала, что жутко возбуждало, поэтому я выскочил, облив ей спину. И на сей раз принес полотенце.
Мы молча лежали. Я опять прижимался к ней сзади. На этот раз не было ни уныния, ни ментацида. Я чувствовал, как погружаюсь в плотный, черный сон, который приходит после счастливого секса, но спросил:
– О чем ты думаешь?
– О том, как потеряла контроль над собой, – ответила она.
Мы проспали несколько часов, утром она собрала небольшую сумку, пошла заняться туалетом. Я оделся, сунул галстук в карман пиджака, чувствуя себя жуликом. Мы вместе вышли из комнаты, и никто нас не видел. Было слишком рано.
Я заскочил в ванную, потом мы вышли на стоянку. Кругом было тихо, спокойно, поэтому мы осмелились взяться за руки. Между собой об этом не говорили, но в таких местах, как Колония Роз, по крайней мере в начале любовных романов, жизненно важно держать все при себе, в полном секрете и полнейшей тайне.
– Тебе нравятся колибри, да? – спросил я, живописным жестом фокусника вытаскивая из кармана галстук, когда открывал перед ней дверцу машины.
Она села на сиденье, глядя на меня: галстук представлял собой прекрасную синюю ленту, усеянную птицами.
– Нравятся, – сказала она. – Красочные. А твои подбитые глаза еще красочней.
Сев в машину и взглянув в зеркало заднего обзора, я увидел, что цвет синяков под глазами сменился, приобретя желтоватые, зеленоватые и лиловые оттенки.
Я привез ее к поезду, поспев в самое время, поцеловал на прощание на бетонной платформе, игриво чмокнув для ровного счета в самый кончик гигантского сексуального носа. Она улыбнулась. Подошел поезд – большой серебристый «Амтрак». Я едва не сказал: «Я люблю тебя», – но, хорошенько подумав, вместо этого вымолвил:
– Спасибо за прошедшую ночь.
Она улыбнулась:
– Увидимся завтра. Возьму такси. Точно не знаю, в какое время приеду, – и вошла в вагон.
Я снова вытащил галстук, помахал им, как платком, очень глупо. Не знал даже, видит ли она меня. Сквозь окна ничего не было видно.
Потом поезд тронулся. Я стоял на платформе, махал галстуком, снова сунул его в карман, глядя вслед составу, пока он совсем не исчез, оставив за собой длинные пустые ржавые рельсы.
День был пасмурный, серый, прохладный, тем более для лета. Интересно, сменится ли погода. Приятно бодрствовать в таком тихом мире, и я, оставшись в одиночестве, чувствовал небольшое облегчение. Приехал обратно в Колонию Роз и пошел в свою комнату. В особняке все по-прежнему мертво спали. На миг я удивился, почему мои шлепанцы валяются за дверью, потом вспомнил и подобрал. Ловушка не сработала. Я подумал о Дживсе: обязан перед ним извиниться. Потом заполз в постель и надолго заснул. Снов не видел. Я в них не нуждался.
Глава 33
Целый день мне было плохо. Со мной случилось что-то нехорошее. Меня одолевали тошнота, зуд и судороги. Выпивка, марихуана, бурные занятия любовью – все это вместе меня доконало. Я превратился в полную развалину. Добавим сюда общую травму и постоянное напряжение, в котором я находился после отъезда из Нью-Джерси, – неудивительно, что в конце концов рухнул. Можно было б подумать, что после победы над Авой придет день торжества, а получилось ровно наоборот. Я был до предела разбит и измучен. Лежал и лежал в постели, читал, ворочался, иногда засыпал, иногда разговаривал с Дживсом.
Когда Дживс впервые зашел ко мне около часа дня со стаканом воды, я сказал со смертного одра:
– Очень сожалею о вчерашнем вечере, Дживс. Я страшно виноват перед вами.
– Не стоит извиняться, сэр.
– Но я вел себя слишком грубо и театрально… Даже если вы говорите, что извиняться не стоит, мне хотелось бы помнить, что я извинился и проклинаю себя за свое идиотское обращение с вами.
– Постарайтесь не проклинать себя, сэр. Ваши замечания нисколько меня не обидели.
Дживс – образец всепрощения. Я никогда не замечал в нем злобы.
– Вы очень любезны и добры ко мне, Дживс.
– Очень хорошо, сэр.
– Как я понимаю, мы не поймали вора, укравшего тапочки, – сказал я, переводя беседу из эмоционального плана в практический.
– Нет, сэр.
– Что ж, можно нынче ночью еще раз попробовать.
– Очень хорошо, сэр.
– Мне сегодня не особенно хочется работать над романом, Дживс.
– Кажется, вы слегка пожелтели, сэр.
– Белки глаз пожелтели, Дживс?
– Да, сэр.
– Та самая лекарственная марихуана не соответствует своей репутации… Ну ладно. Живи и ничему не учись – вот мой девиз. Дживс, давно мы уехали из Нью-Джерси? Три-четыре недели назад? Эта поездка совсем меня измотала.
– Мы уехали из Нью-Джерси четыре дня назад, сэр.
– Вы с ума сошли, Дживс!
– Я не сошел с ума, сэр.
– Сегодня суббота, Дживс.
– Да, сэр.
– Мы уехали из Нью-Джерси…
– В минувший вторник, сэр.
– О боже, вы правы, Дживс. Всего четыре дня. Или пять? Сегодняшний день считается?
– Думаю, сэр, почти все бы сказали, что мы покинули Нью-Джерси четыре дня назад.
– Ох, Дживс, кажется, я теряю рассудок… Никогда не понимал, коротка жизнь или длинна… Каково ваше мнение на этот счет?
– Я заметил, сэр, что малые отрезки жизни порой кажутся довольно долгими: час, день, десять минут. Однако долгие промежутки в течение жизни – десять лет, пятьдесят – кажутся весьма краткими.
– Знаете, почему так случается, Дживс?
– Возможно, дело как-то связано с памятью, сэр. Мы не способны помнить каждое мгновение жизни, поэтому пережитое сжимается, суммируется, отбрасывается. Любовный роман сводится к фразе: «Мы пробыли вместе три года». Поэтому прожитая жизнь представляется очень короткой. Весьма загадочно, сэр. Жизнь длится шестьдесят, семьдесят, восемьдесят лет, кажется, будто годы быстро пролетели, но в то же время мы знаем, как долго шли к нынешнему моменту… Я думаю при этом о мире кино. Двухчасовой фильм – результат сотен часов съемки. То же самое происходит и в жизни. Все можно вспомнить и оживить очень быстро, но картину составляют миллионы моментов.
– Не мучайте меня, Дживс. Мой мозг начал дергаться и биться в черепную коробку. Поосторожнее обращайтесь с моим интеллектом. Я сегодня с трудом назову свое имя.
– Прошу прощения, сэр.
– Я сам виноват, Дживс. Сам задал вопрос.
– Очень хорошо, сэр.
Я вроде как бы стремился сообщить Дживсу о существенном продвижении своего романа с Авой – в
