– Запахло жареным? – спросила у меня Клавдия Степановна уже в машине. – Значит, мужики в моем доме были от него? Они ведь лезли ко мне, правда, Бонни? Как ты думаешь, почему?
Я попыталась поставить себя на место Кевина. Он вполне мог решить, что коллекция у меня. А где мне ее хранить в России? Не в банковском же сейфе? Я должна бы была хранить ее у кого-то из своих русских знакомых, кому доверяю и у кого никому не придет в голову ее искать. Клавдия Степановна на эту роль подходила идеально.
Но почему они избрали такой сложный путь для проникновения в квартиру? Может, не хотели копаться с замком на площадке? Может, случайно увидели, как сосед лезет через балкон? И это подало им соответствующую идею? Или произошла какая-то дурацкая ошибка, которая мне просто не приходит в голову? Ведь всякое же случается.
Или они каким-то образом выследили Бориса Сигизмундовича?
Я проводила Клавдию Степановну до квартиры, вошла вместе с ней и увидела известного олигарха- диссидента в передничке.
– Я суп сварил, – сообщил Доброчинский. – Помню, в молодости иногда любил готовить… Перекусите, дамы.
Суп на самом деле оказался неплохим. Ели, как и принято у русских, перед телевизором. Олигарх, ностальгирующий в Лондоне по России, выбрал для просмотра мультфильмы советских времен из серии «Ну, погоди!».
– В Лондоне же можно смотреть русские каналы, – заметила я.
– Не все, – покачал головой олигарх-диссидент. – И там мне некогда мультфильмы смотреть.
Клавдия Степановна поинтересовалась, что я думаю об этой так любимой русскими мультяшной серии.
– Пропаганда гомосексуализма с элементами педофилии. У нас могли бы запретить – из-за педофилии.
– А может быть, Волк хочет есть, – заметила Клавдия Степановна.
– Тогда почему он не обращает внимания на белочек? – спросила я.
Клавдия Степановна и Борис Сигизмундович не нашли что ответить и пришли к выводу, что представителям разных культур друг друга до конца не понять никогда.
За трапезой я также уточнила, не сможет ли брат нашего повара выяснить, покинул ли американский миллионер Кевин пределы России или нет. У меня не было доступа в эти базы данных. Конечно, можно обратиться к знакомым сотрудникам органов, но делать этого не хотелось.
Борис Сигизмундович тут же позвонил брату и его озадачил.
Вскоре мы знали, что Кевин сегодня вылетел в Швейцарию. То есть на его помощь по вывозу Бориса Сигизмундовича из страны теперь можно было не рассчитывать.
Если он, конечно, не вернется в ближайшее время.
Уже в доме Павла Прокофьевича, где жила, я прослушала все звуки, создававшиеся Доброчинским в квартире Клавдии Степановны в наше отсутствие. Установленная мной аппаратура реагировала на звук, причем, к сожалению, на любой – покашливание, спуск воды в туалете, включенный кран. Но записалось и то, что меня интересовало, – разговор Бориса и Сигизмунда Доброчинских, то есть, конечно, только то, что говорил Борис Сигизмундович.
Но и по этому разговору было понятно, что коллекции у него нет. Он нелицеприятно высказался о России, о том, что знал и раньше «все про эту страну», что сюда нельзя было ехать, что здесь «все получается как всегда». Правда, заметил, что в России можно заработать большие деньги. Только жить потом приходится в Англии.
Он ничего не помнил с момента его захвата до пробуждения в подвале. О том, что Суравейкин его выкупил, он знал от самого Суравейкина, то есть тот вполне мог быть организатором и заказчиком кражи и коллекции, и Доброчинского. Местонахождения коллекции он не знал. То есть брату Борис Сигизмундович говорил то же, что и мне. Или и ему врал?
Более того, сам Доброчинский считал, что он дороже коллекции. Может, был слишком большого мнения о себе, а может, это и соответствовало действительности. Акции ведь тоже бывают разными, как и их количество.
Глава 28
На следующее утро мне позвонил Игорь Прохоров, тот молодой чиновник, который приезжал в Англию, вместе со мной летел из Англии и находился на шоссе во время кражи коллекции и Бориса Сигизмундовича.
Игорь Прохоров хотел со мной встретиться в конфиденциальной обстановке и приглашал меня к себе в гости. Я сказала, что приеду с Клавдией Степановной. Он согласился.
Когда я забирала русскую даму из квартиры, где оставался в одиночестве олигарх-диссидент, я поняла, что их отношения изменились. Это было видно. Может, таким образом Доброчинский заработает несколько очков в свою пользу в глазах общественности? А то его «цыпочки» раздражали народ не меньше, чем его аферы.
Игорь Прохоров выглядел отвратительно – по сравнению с тем внешним видом, который я помнила. Его весьма симпатичную физиономию хорошо помассировали кулаком. Досталось и телу – судя по тому, как он кривился при каждом движении. Уютная квартирка разгромлена не была. Хотя, возможно, Игорь убрался к нашему приезду – если тут что-то покрушили по мелочи.
– У меня требуют коллекцию, – без каких-либо вступлений заявил молодой чиновник.
– Кто? – спросили мы хором с Клавдией Степановной.
– Какие-то иностранцы.
– Мулаты приходили? – уточнила я.
У Игоря округлились глаза, потом он сказал, что мулат был один, правда, неплохо говорящий по-русски. Как понял Игорь, у мулата – или того, кого он представлял, – имелась договоренность с ныне покойным начальником Игоря, Петром Ильичом. Но поскольку Петр Ильич по понятным причинам выполнить условия договоренности теперь не мог, мулат пришел к Игорю.
– Денег предлагал? – спросила Клавдия Степановна.
Молодой человек кивнул, но не уточнял, сколько.
– Он был уверен, что Петр Ильич ввел меня в курс дела – в смысле, этой тайной сделки. Но я на самом деле ничего не знал! Я не хочу в тюрьму! Не хочу слететь с должности! И не хочу, чтобы меня били!
– Почему ты позвонил мне, а не в милицию? – посмотрела я на Прохорова.
– Ты не знаешь нашу милицию, Бонни, – вздохнул Прохоров. – Прикинул и решил, что на меня повесят всех собак. Я на должность козла отпущения подхожу прекрасно…
Я заметила, что должность козла отпущения уготована Борису Доброчинскому.
– Вывернется, – уверенно заявил Игорь. – Он всегда выворачивался и на этот раз выскользнет. В худшем случае с ним переговоры будут вести – у него же полно акций всяких предприятий, а у меня ничего нет. Если надо будет кого-то посадить, посадят меня. Если Петр Ильич на самом деле собирался красть коллекцию – и возможно, украл, – то никто не поверит, что я ничего не знал.
Я глубоко задумалась. Петр Ильич очень много знал. У него уж точно имелись обширные связи в самых разных кругах. Он мог организовать налет. А потом от него избавились. Но забрали ли коллекцию?
И кто ее ему заказывал? Могли ведь несколько человек сделать один и тот же заказ. Или он для себя ее прибирал? Скорее, конечно, для Кевина… А Доброчинского продал Суравейкину – зная об их «отношениях». И вообще, почему не продать, если предлагают хорошую цену? От государства-то что бы он получил, если бы сдал Борю в руки органов? И самому Петру Ильичу, как я поняла, Доброчинский был не нужен.
Мог кто-то из мулатов убить Петра Ильича? Вполне. И на компьютере предсмертную записку напечатать – раз мулат, который приходил к Прохорову, владеет русским языком. Это со мной в номере Кевина разговор шел на английском. И они могли не знать, что он левша. Но почему убили? Потому что упустил коллекцию? Или продал другому покупателю, который дал больше?
Но кому?
– Что мне делать? – вырвал меня из размышлений голос Игоря Прохорова.
Я заявила, что сейчас позвоню следователю прокуратуры, с которым уже неоднократно имела дело. Он показался мне весьма разумным человеком. И про мулатов знает. Я считала, что Игорю не о чем
