Словно как пламенный лев свирепеет, теснимый ловцами, Бешен встает на дыбы и грудью кидается в копья: Так яримая ветром волна, бросаясь на мачты, Судно грозится пожрать и ревет, над ним подымаясь. Киль расшатался; утратив защиту смолы, раздалися Бренные сшивы досо́к, и вторглась губящая влага; Вдруг облака, расступившись, дождем зашумели; казалось, Небо упало на море и море воздвиглося к небу. Взмокли все паруса, смешались с водами пучины Воды небес, и казалось, что звезды утратило небо. Темную ночь густила темная буря; но часто Молнии быстрым, излучистым блеском, летая по тучам, Ярко сверкали, и бездна морская в громах загоралась. Вдруг поднялся и бежит, раскачавшись, ударить на судно Вал огромный. Подобно бойцу-великану, который Дерзко не раз набегал на раскат осажденного града, Сбитый, снова рвался, наконец, окрыляемый славой, Силой взбежал на вершину стены один из дружины: Так посреди стесненных валов, осаждающих судно, Все перевыся главой, воздвигся страшный девятый; Хлещет, бьет по скрыпучим бокам ладии утомленной, Рвется, ворвался и вдруг овладел завоеванным судном. Волны частью толпятся на приступ, частью вломились; Все трепещет, как будто во граде, когда уж в проломы Бросился враг и стена за стеною, гремя, упадает; Тщетно искусство; мужество пало; мнится, что с каждой Новой волною новая страшная смерть нападает. Нет спасенья! тот плачет; тот цепенеет; тот мертвым В гробе завидует; тот к богам посылает обеты; Тот, напрасно руки подъемля к незримому небу, Молит пощады; тот скорбит об отце, тот о брате, Тот о супруге и чадах, каждый о том, что покинул; Цеикс о милой своей Гальционе: одной Гальционы Имя твердит он, тоскует по ней, но, тоскуя, утешен Тем, что она далеко; хотел бы к домашнему брегу Раз оглянуться, раз хотел бы лицом обратиться К милому дому… но где же они? разъяренная буря Все помутила; сугубою мглою черные тучи Небо всё обложили, и ночь беспредельная всюду. Вихорь вдруг налетел… затрещав, подломилась и пала Мачта за край, и руль пополам. И, встав на добычу, Грозен, жаден, смотрит из бездны вал-победитель. Тяжкий, словно Афос, могучей рукою с подошвы Сорванный, словно Пинд, обрушенный в бездну морскую, Он повалился. Корабль, раздавленный падшей громадой, Вдруг потонул. Одни из пловцов, захлебнувшись В вихре пенных валов, не всплыли и разом погибли; Часть за обломки ладьи ухватились. Цеикс руками, Некогда скипетр носившими, стиснул отбитую доску; В помощь отца, в помощь Эола, водою душимый, Часто зовет он, но чаще зовет свою Гальциону; С нею мысли и сердце; жаль ее, а не жизни; Молит он волны: тело его до очей Гальционы Милых донесть, чтоб родная рука его схоронила; Он утопает, но только что волны дыханье отпустят, Он Гальциону зовет, он шепчет водам: «Гальциона!» Вдруг горой набежала волна, закипела и, лопнув, Пала к нему на главу и его задавила паденьем… Мраком задернувшись, в оную ночь был незрим и незнаем Светлый Люци́фер: невластный покинуть вершины Олимпа, Он в высоте облаками закрыл печальные очи. Тою порою Эолова дочь, об утрате не зная, Ночи свои в нетерпенье считает, готовит супругу Платья, уборы готовит себе, чтоб и ей и ему нарядиться В день возврата, ласкаясь уже невозможным свиданьем. Всех богов призывая, пред всеми она зажигает Жертвенный ладан, Юнону ж богиню усерднее молит, Молит, увы! о погибшем, навек невозвратном супруге; Молит, чтоб он был здоров, чтоб к ней возвратился, чтоб, верный, Сердца не отдал другой… из стольких напрасных желаний Только последнее слишком, слишком исполнено было. Но мольбы Гальционы о мертвом тревожат Юнону: Жертву и храм оскверняет рука, посвященная тени. «Вестница воли богов (сказала Юнона Ириде), Знаешь, где Сон обитает, безмолвный податель покоя. К этому богу лети от меня повелеть, чтоб, не медля, В образе мертвого Цеикса призрак послал Гальционе Истину ей возвестить». Сказала… Ирида, в одежде Яркостью красок блестящей, дугой в небесах отразившись, Быстро порхнула к обители бога, в скалах сокровенной. Есть в стороне киммериян пустая гора с каменистой Мрачной пещерой; издавна там Сон обитает ленивый. Там никогда — ни утром, ни в полдень, ни в пору заката — Феб не сияет; лишь тонкий туман, от земли подымаясь, Влажною стелется мглой, и сумрак сомнительный светит. Там никогда будитель пернатых с пурпуровым гребнем Дня не приветствует криком, ни пес — сторожитель молчанья Лаем своим не смущает, ни говором гусь осторожный; Там ни птицы, ни зверя, ни легкой ветки древесной Шорох не слышен, и слова язык человечий не молвит; Там живет безгласный Покой. Из-под камня сочася, Медленной струйкой Летийский ручей, по хрящу пробираясь, Слабым, чуть слышным журчанием сладко наводит дремоту;
